Две старухи

Никитична терпеливо ждала. В душе неграмотной старухи жило непоколебимое уважение к печатному слову. Это уважение распространялось в равной степени на все, что бросали к ней в ящик: на рекламные листки, на депутатские бумажки и на телефонные квитанции. Все эти бумажки Никитична обязательно просила прочитывать ей, а потом бережно сохраняла. После ее смерти в одном из вместительных "ридикюльчиков" нашли целых ворох подобной макулатуры.

- Ну что ж там есть, девка? Не тяни! - наконец нетерпеливо спрашивала Никитична.

Ирина Олеговна неохотно смотрела на разворот. Брови ее театрально ползли вверх.

- Никитична, насколько я могу почерпнуть, это моторное масло. Реклама. говорила она.

Старуха недоверчиво, как как-то совсем по-медвежьи ворочала шеей.

- Масло? - переспрашивала она.

- Масло.

- Для мотора, знать?

- Для мотора, - подтверждала Ирина Олеговна. - Зачем оно тебе?

Старуха чесала шею. Кажется, она была разочарованна, поскольку ожидала совсем не этого.

- Мне и незачем. Да только я смотрю: что за штука. Масло, говоришь? Ишь ты! Ладно, девка, потопала я.

Никитична брала подмышку журнал и вправду изготавливалась топать, но Ирина Олеговна обычно останавливала её. Её жажда общения еще не была удовлетворена.

- Погоди, Никитична... э-э... Как у тебя дела? Живешь? - спрашивала она рассеянно.

- Да, ничо... Живу! - отвечала старуха, обрадованная таким вниманием к ее персоне.

- Деньги-то есть?

- Есть маненько. Вон принезли у понедельник.

- М-м... Ну оно понятно. Куда ж тебе тратить, одна же ты. Одна как перст. Плохо одной-то?

- Плохо, - соглашалась Никитична.

- То-то же, милая! - назидательно произносила Ирина Олеговна.

Никитична на всякий случай пригорюнивалась. Сама старуха очень мало тяготилась своим одиночеством и не понимала, зачем соседка всегда на это напирает.

Ирина Олеговна задумывалась, прежде чем сформулировать следующую мысль.

- А годы наши такие, сама знаешь, - продолжала она. - Если что, так и воды некому будет подать. Вон в соседнем доме пенсионерке одно стало плохо с сердцем, так и умерла на полу. Даже до телефона не дотянулась. Летальный исход в страшных муках при полном осознании своей беспомощности.

Подобные описания доставляли ей, кажется, большое удовольствие. Она создавала целые художественные картины, описывая ощущения умирающей и то, как она пыталась подать голос или хотя бы дотянуться до телефонного шнура. Никитичну спасало только то, что у нее начисто отсутствовало воображение. Точнее, что-то вроде воображения у нее присутствовало, но насыщалось оно не извне, с чужих слов, а изнутри, из собственной ее души.

- Так-то вот, Никитична, бывает. Живет человек, а потом и - раз! - нету его. Естественная развязка на фоне общего невнимания к проблемам пенсионеров, - заканчивала Ирина Олеговна, стремительно перескакивая на своего любимого конька.

Это было свойство Ирины Олеговны - говорить так же неправдоподобно и выспренно, как пишут в плохих романах. Иногда, впрочем, она изменяла своему правилу и переходила на язык милицейских сводок. Это вводило многих в заблуждение, кем она работала до пенсии. На самом же деле ее профессия была вполне мирной - в отделе кадров завода резиноизделий. Причем завод ее производил не те резиноизделия, которые при необходимости спрашивают в аптеках, а калоши, сапоги и брызговики для машин.

Так прыжками, с одной заезженной темы на другую, продвигался их разговор. Никитична в основном молчала, изредка поддакивая. К умным разговорам мадам Симахович она относилась с тем же бездумным уважением, что и к "говорящим головам" в телевизоре. Если бы Никитичну попросили пересказать только что услышанное, она скорее всего зашла бы в тупик. Впрочем, Ирина Олеговна в своих ораторских витийствах никогда не возвращалась к уже сказанному.

- Ну, девка, пошла я?! - не то говорила, не то спрашивала наконец Никитична.

- Иди, если тебе больше ничего не надо! - фыркала благодетельница.

Никитична прощалась и начинала подниматься по лестнице.

Ирина Олеговна, разогретая своим речевым фонтаном и потому неудовлетворенная, смотрела вслед старухе. Ей требовалось резюме - некий определенный вывод из состоявшейся беседы. И вывод этот обычно находился.

"Совсем плохая стала. Из ума выжила!" - бормотала она, возвращаясь в квартиру и тщательно запираясь на оба замка.

Так проходила неделя за неделей, месяц за месяцем.

Беседы Никитичны и Ирины Олеговны были предсказуемы, как газетные передовицы тех лет и всегда текли по одному и тому же руслу. Содержания в них было ноль, зато обоим старухам они были приятны. Это удовольствие было тем более сильным, что каждая получала его в своей плоскости.

Никитична наслаждалась разнообразием и выходом "в люди" - ведь для того, чтобы попасть к Симахович, ей нужно было пройти целый этаж, попутно заглянув еще к кому-нибудь из соседей или даже спустившись к почтовому ящику, что было для ее быстро дряхлеющего тела целым путешествием.

Удовольствие же, получаемое Ириной Олеговной, было другого рода. Она искренно считала Никитичну дурой и, общаясь с ней, снисходила до нее, черпая в этом для себя удовлетворение.