Две смерти Сократа

Фидий познакомил Аспазию с Периклом, одним из влиятельных членов Ареопага. В то время скульптор работал над самым ответственным заказом в своей жизни: он воздвигал на Акрополе храм Афины, главное здание города и одновременно символ мудрости. Парфенону предстояло стать любимым детищем Перикла, достойным венцом афинских реформ, подо сих пор он оставался лишь образом, идеей без формы. Стратег [24]поделился своей мечтой с Фидием, единственным художником, способным воплотить ее в жизнь (пусть и не слишком красноречивым). В конце концов, горячность и настойчивость Перикла сделали свое дело; день за днем он твердил угрюмому скульптору о чудесном храме, пока тот не начал считать грандиозный замысел своим.

Аспазия часто ночевала в мастерской Фидия и могла наблюдать, как политик и скульптор жарко спорят, склонившись над чертежами. Слушать их было одно удовольствие. Перикл не понимал терминов, которыми сыпал Фидий, но говорил так горячо и страстно, что гетере казалось, будто она видит удивительный храм во плоти.

Поначалу погруженный в работу Перикл словно не замечал присутствия Аспазии. Лишь через несколько недель, когда друзья поднялись на Акрополь, чтобы выбрать место для будущего здания, он внезапно проявил интерес к женщине, в которой прежде видел лишь любовницу скульптора.

— Кто такая? — спросил он осторожно.

— Ответить на этот вопрос будет потруднее, чем разъяснить тебе замысел моего Парфенона. Откровенно говоря, я и сам ее не понимаю.

Того, что последовало за этим разговором, Аспазия не могла ни предугадать, ни вообразить в самых дерзких мечтах. В то время гетера, несмотря на признание в обществе и собственное дело, мало задумывалась о будущем. Она доверяла естественному течению событий. Казалось, сама Фортуна благоволит к Аспазии, день ото дня осыпая ее своими дарами, и женщина с благодарностью принимала их. Больше всего на свете гетера дорожила завоеванной в нелегкой борьбе свободой. И все же в один прекрасный день она почувствовала, что Перикл ее любит. И впустила его в свое сердце.

ГЛАВА IV

Софист Продик Кеосский вот уже год трудился над первой книгой, в которой намеревался изложить воззрения своего учителя Протагора Абдерского. Двадцатилетний Продик уже закончил обучение, и книга должна была стать даром ученика, выражением глубокой признательности наставнику. Протагор дал своему лучшему ученику все, что может дать хороший учитель, кроме одного: способности учить самому. Несмотря на долгие годы, проведенные рядом с философом, Продик не унаследовал от него особой душевной силы, что помогает завладеть всем существом другого человека и сообщить ему собственный образ мыслей. Протагор не раз с горечью замечал, что его ученик, воспринимающий несовершенство мира с трагической остротой, не способен открыто противостоять злу. В отличие от философа из Абдеры, взиравшего на окружающую жизнь невозмутимо, с печальным скептицизмом, Продик обладал душой беспокойной, но слабой.

Даже во время добровольного заключения на острове, погруженный в работу над книгой, Продик ни на минуту не забывал об обещании подарить рукопись одной удивительной девушке. Боролся он с апатией и унынием или настойчиво продирался сквозь словесный лабиринт, в темных глубинах его сознания продолжало гореть зажженное в Афинах пламя. Если в мире и существовала женщина, достойная столь тяжкого труда и беззаветных усилий, то лишь она. И Продик больше всего на свете боялся разочаровать Аспазию, хоть и думал порой, что сама она давно о нем позабыла. Что ж, если так, больше писать книг он не станет.

Впрочем, едва труд был закончен, философ стал сомневаться, стоит ли вообще отправлять Аспазии рукопись. Сам Продик был не слишком доволен своей работой, ему казалось, что конечный результат слишком отличается от первоначального замысла. Софист боялся разочаровать друга. Он вновь и вновь правил книгу и находил в ней все новые изъяны. Кроме того, со дня рокового обещания прошло слишком много лет. Продик все еще пребывал в сомнениях, когда до него дошли слухи о том, что юная красавица, развлекавшая гостей на пирах у Конна, стала женой самого могущественного человека в Афинах. Эта новость привела философа в смятение. Сладостные мечты, головокружительные планы, тайные желания — все рухнуло в один миг. Продик твердо решил не отправлять Аспазии книгу и ничего больше не писать.

Как же корил он себя за то, что не разобрался вовремя в собственных чувствах и, вместо того чтобы бороться за свою любовь, предпочел запереться на Кеосе и корпеть над книгой.