Две повести

Если бы Катя умела читать письмена, проступающие на лице возмущенного человека, она испугалась бы и опомнилась. Но она безошибочно прочла другое — откровенное кокетство Антошки, оскорбительную нежность ее взглядов, ее голоса. Она знала теперь, что эта девчонка влюблена в ее мужа, и не верила, что Анатолий ни в чем не повинен. Если раньше все беды их семейной жизни можно было объяснить ее нерешительностью, ее любовью к родителям, то сейчас пришло другое объяснение — более понятное и снимавшее с нее вину.

— Когда мы тебя всей семьей просили помочь Гене, ты пальцем о палец не ударил. А стоило этой твари попросить за какого-то хулигана, как ты сразу же согласился. Какая я была дура! Я доверяла тебе, доверяла этой старой сводне — Ольге Васильевне.

— Катя! — предостерегающе спокойно сказал Анатолий.

— Сводня! Сводня!

Анатолий встал. Все прежние доводы рассудка, которые обычно теряли силу в этой комнате, приобрели ясную четкость окончательного решения. Больше оставаться здесь невозможно. Он уйдет. Немедленно. Он вышел, достал из чуланчика свой старый чемодан и стал неторопливо укладывать вещи, книги, бумаги.

Катя на мгновенье замолкла, уставилась на чемодан ошалелыми глазами и еще визгливей запричитала:

— Спешишь к ней! Стыдно стало вести двойную жизнь! Бежишь в свой вертеп! Беги, беги! Лицемер! Жалкий лицемер!

Анатолий закрыл чемодан и сказал очень спокойно:

— Сюда я больше не вернусь. Если ты опомнишься и поймешь всю глупость и низость того, что тут наговорила, позвони. Только от тебя зависит, расходимся ли мы временно или навсегда.

Он ушел. С истошным криком Катя повалилась на тахту. Ксения Петровна и Афанасий Афанасьевич бросились к ней, как к утопающей.

25

Вовка Серегин вернулся из суда с видом победителя. За «умышленное тяжкое телесное повреждение» уголовный кодекс грозил ему лишением свободы «до восьми лет». Ребята, обсуждавшие с ним возможный приговор, предсказывали «пятерку». А судьи, растроганные жалким видом этого недоростка, слезливо шмыгавшего носом на скамье подсудимых, проявили нежданную милость.

Если бы, кроме медицинских справок, подшитых к делу, в зале суда находилась больничная койка с неподвижным телом юноши, изрезанного Вовкой, надо полагать, что добрые чувства судей нашли бы иной выход. Но подобного рода доказательства процессуальным порядком не предусмотрены, поэтому на весах правосудия забота о Вовке Серегине перевесила бумажки, написанные невыразительным медицинским языком.

Из трех лет, записанных в приговоре, Вовка, если умно себя поведет, отбудет в колонии меньше года. Это ли не удача! Вернувшись в камеру, он даже лихо сплясал на одном месте, встав на руки и подрыгав ногами в воздухе. Теперь ему хотелось поскорее выбраться из надоевшего изолятора и попасть в зону, где ни разу не бывал, но о которой наслышался немало. Еще на свободе бывалые приятели подготовили его к порядкам в колонии. Вовка был уверен, что найдет там веселых дружков и сумеет извлечь пользу из недолгого пребывания за проволокой.

Настроение у него испортилось, когда он узнал, что Леньку Шрамова выпускают на поруки. В изолятор приходили какие-то студенты, беседовали с Ленькой, и он не сегодня-завтра выйдет на волю. Вовке стало обидно. Он всегда чувствовал себя обиженным, когда кому-то другому выпадала удача. А обида влекла за собой злость.

Вообще-то Вовка недолюбливал всех своих соседей по камере. Но Ленька особенно раздражал его своей неприязнью к хулиганам. Научился он этой неприязни у Павлухи Утина. Павлуха в первый же день их знакомства высказал Вовке все, что о нем думает. А думал он о нем плохо и говорил с презрением. Для Утина воровство было делом — одним из способов добывать деньги, чтобы прожить. В воровстве он находил смысл. А на хулиганов, причинявших людям страдания просто из жестокости, ради потехи, он смотрел как на бешеных собак.

Утину Вовка прощал, потому что ничем ему повредить не мог. Вовка его боялся. А Леньке Шрамову, повторявшему самые злые Павлухины слова, простить не мог. Он все надеялся, что они попадут в одну колонию, и там собирался выдать Леньке сполна. И вдруг этот Ленька выходил на свободу, не дождавшись суда. Вовке это показалось возмутительной несправедливостью.

За работой они сидели втроем. Утина вызвал следователь, привез обвинительное заключение. Клеили плоские коробочки для цветных мелков. Вовка в который раз рассказал, как он ловко обвел толстую тетку, сидевшую в мягком судейском кресле, и передразнивал прокурора. Но его не слушали. Ленька думал о своих делах и улыбался своим мыслям. А Генка тоже не интересовался судом, а расспрашивал Леньку о студентах: кто они? знакомые или родственники?