Две любви

- Бернар из Клэрво... предводитель воинов?.. солдат?.. генерал?..

Он остановился, как бы советуясь с собой.

- Государыня,- сказал он наконец,- я ни генерал, ни солдат. Я монах и духовный человек, как Петр Отшельник, но совсем не такой, каким он был в подобном деле... Я знаю границы моих сил. Я могу воодушевить людей, сражаться за великое дело, но я не могу вести их на смерть и погибель, как это делал Петр. Есть особые люди на подобную роль, воспитанные, чтобы управлять мечом, я не умею управлять пером...

- Я не требую,- возразила королева,- чтобы вы руководили отчаянной атакой, ни чтобы вы оставались сидеть в вашей палатке, изучая план истребления укрепленных городов. Вы можете быть иначе нашим предводителем, так как тот, который руководит душами, приказывает телу и живет в сердцах. Вот почему я умоляю вас идти с нами и помочь нам, так как в некоторых случаях меч стоить менее, чем сто слов, тогда как есть люди, простое слово которых заставляет всех, как одного, вынуть сразу сто мечей.

- Нет, государыня,- ответил аббат, и его тонкие губы сжимались после каждого слова с выражением непоколебимой решимости,- я не пойду с вами. Прежде всего я не способен быть предводителем армии, а затем потому, что я могу лучше употребить остаток моей жизни здесь, чем следуя за вами в лагерях. Наконец, я хотел бы, чтобы эта славная война велась медленно, серьезно, а не лихорадочно, с безумным фанатизмом, ни тем более легко, как удовольствие и забава, еще менее с эгоизмом и в надежде на выигрыш! Мои слова ни глубоки, ни учены, ни подобраны, я говорю, как мысли являются в моей голове. Но, благодаря небу, то, что я говорю, побуждает людей действовать скорее, чем они думали бы. Однако, не хорошо, чтобы они были очень взволнованы и возбуждены в продолжение долгой войны, из опасения, чтобы их пыл не погас, как искра, и силы их не упали сразу. Вам нужны не проповедник, а полководец, не слова, а действия. Вы отправляетесь, чтобы создать материал для истории, а не выслушивать проповеди.

- Тем не менее,- сказала королева,- вам следует отправиться с нами, так как, храбрость, которую вы вызвали, ослабеет в массе крестоносцев, наши действия будут слабы без энергии. Надо, чтобы вы отправились с нами.

- Я не могу,- ответил Бернар.

- Вы не можете? - спросила Элеонора.- Я повторяю вам, что это необходимо.

- Нет, государыня, нет.

Долго они оставались в молчании лицом к лицу: королева самонадеянная, дрожащая, решившаяся заставить его подчиниться своей воле; Бернар не менее упорный в своем решении, со всем пылом убеждения, какое он вносил во все вопросы суждения или политики.

- В случае несогласия кто нас примирит? - снова заговорила королева.Если люди потеряют веру в дело, которое они хотят отстаивать, и сделаются алчными до дурных дел, могущих встретиться на пути, кто их исправит?

Аббат понурил голову с печальным видом и избегал встречаться глазами с королевой, так как чувствовал, что она права.

- Когда армия потеряла веру,- сказал он,- она уже побеждена. Когда Атлант наклонился, чтоб поднять золотые яблоки, то он погиб.

- Когда любовь умирает,- возразила королева, как бы комментируя,презрение и ненависть занимают ее место.

- Подобная любовь исходит из ада,- сказал Бернар, внезапно взглянув ей в лицо, так что она покраснела.

- Но,- возразила она с ненавистью,- это любовь мужа и жены.

Святой человек взглянул на нее еще пристальнее и печальнее, так как знал, что она хочет этим сказать, и предвидел конец.

- Люцифер возмущается против закона,- сказал он.

- Меня это не удивляет,- возразила королева с жестким смехом.- Он возмутился против брака. Любовь - настоящая вера... брак же - только догмат.

Она опять засмеялась.

Бернар почувствовал легкую дрожь, как будто он ощутил настоящую боль. Он знал Элеонору совсем ребенком и, однако, никогда не мог привыкнуть к ее грубым выражениям. Это был человек, легче оскорблявшийся в своей эстетической впечатлительности, чем обижавшийся на злобу мира, который он хорошо знал. Для него Бог был не только велик, но и прекрасен. Природа, как утверждали некоторые богословы, была жестока, дурна, ненавистна, но она никогда не была, по его мнению, груба и гнусна, и ее красота трогала Бернара против его воли. Как в его глазах женщина могла быть виновна, и ее грехи могли бы казаться ужасными, но все-таки она была женщина, создание хрупкое, изящное и нежное, даже в своей злобе. Но женщина, которая может говорить с такой горечью и грубостью о своем браке, поразила его, как очень дурное и горестное зрелище, как грубый, фальшивый звук, причинявший боль каждому нервному фибру тела.

- Государыня,- сказал он тихим голосом, спокойно и холодно,- я не думаю, чтобы вы были в состоянии искупления, которое позволило бы вам нести крест для вашего блага.

Элеонора подняла голову и посмотрела на него свысока, прищурив веки в то время, как ее глаза сделались жестки и проницательны.

- Вы не мой исповедник,- возразила она.- Ведь вы не знаете, может быть, мне было предложено отправиться на поклонение в Святую Землю. Это - общее покаяние.