Две Дианы

— Очень хорошо. А сейчас я покажу вам, как женщина может исправить несправедливость судьбы по отношению к достойным людям. Генрих сегодня тоже не в духе, но все равно! Я иду на штурм, и вам придется признать, что я ваш верный союзник и добрый друг.

— Ах, Диана, вы так добры, так прекрасны! Я готов заявить об этом во всеуслышание! — галантно поклонился коннетабль.

— Но и вы, когда я верну вам милость короля, вы тоже не покинете меня в нужде, не так ли?

— О, дорогая Диана, все, что я имею, принадлежит и вам!

— Ну хорошо, — отозвалась Диана с многообещающей улыбкой.

Она поднесла свою изящную белую руку к губам сановного поклонника и, подбодрив его взглядом, направилась к королю.

Кардинал Лотарингский, не отходивший от Генриха, расточал все свое красноречие, дабы предсказать королю удачное разрешение смелой затеи с Кале. Но Генрих прислушивался не столько к речам кардинала, сколько к своим беспокойным мыслям.

В эту минуту к ним подошла Диана.

— Бьюсь об заклад, — смело обратилась она к кардиналу, — что ваше высокопреосвященство изволит чернить перед королем бедного Монморанси!

— О, сударыня, — воскликнул Карл Лотарингский, ошеломленный неожиданным нападением, — я призываю в свидетели его величество, что самое имя господина коннетабля ни разу не было произнесено во время нашей беседы!

— Совершенно верно, — вяло подтвердил король.

— Тот же вред, но другим способом, — уколола кардинала Диана.

— Если говорить о коннетабле не полагается, а забывать о нем тоже нельзя, что же мне остается делать, сударыня?

— Как — что?.. Говорить о нем, и говорить только хорошее!

— Пусть так! — лукаво подхватил кардинал. — Повеление красоты — закон для меня. В таком случае, я буду говорить о том, что господин де Монморанси — выдающийся полководец, что он выиграл Сен-Лоранскую битву и укрепил благосостояние Франции, а в настоящее время — для завершения своих подвигов — затеял отчаянную схватку с неприятелем и проявляет неслыханную доблесть под стенами Кале.

— Кале! Кале! Кто бы мне сказал, что там творится?.. — пробормотал король. Из всей этой словесной перепалки до него дошло только одно это слово.

— О, ваши похвалы, господин кардинал, поистине пропитаны христианским духом, — сказала Диана, — примите благодарность за столь язвительное милосердие.

— По правде говоря, — отозвался кардинал, — я и сам не знаю, какую еще хвалу воздать этому бедняге Монморанси.

— Вы плохо ищете, ваше высокопреосвященство! Разве нельзя отдать должное тому усердию, с которым коннетабль собирает последние средства для обороны и приводит в боевую готовность сохранившиеся здесь остатки войска, тогда как иные, рискуя, ведут главные наши силы на верную погибель в безумных походах?

— О! — проронил кардинал.

— К тому же можно добавить, — продолжала Диана, — что даже тогда, когда неудачи ополчились на него, он ни в коей мере не проявил личного честолюбия и помышлял только об отечестве, которому отдал все: жизнь, которой рисковал, свободу, которой так долго был лишен, и состояние, от которого сейчас ничего не осталось.

— Вот как! — притворно удивился кардинал.

— Именно так, ваше высокопреосвященство, и примите к сведению — господин де Монморанси разорен!

— Боже мой! Разорен? — переспросил кардинал.

А беззастенчивая Диана не унималась:

— Разорен, и поэтому я настоятельно прошу, ваше величество, помочь верному слуге.

Король, занятый своими мыслями, ничего не ответил. Тогда она снова принялась за свое:

— Да, государь, я вас убедительно прошу оказать помощь вашему верному коннетаблю. Его выкуп и те военные издержки, которые он понес на службе вашему величеству, исчерпали последние его средства… Государь, вы слушаете меня?

— Простите, сударыня, — отозвался Генрих, — но сегодня вечером мне трудно сосредоточиться. Я никак не могу отогнать от себя мысль о возможной неудаче в Кале…

— Тем более вы должны помочь человеку, который заранее готовится смягчить последствия будущего поражения.

— Однако у нас, как и у коннетабля, не хватает денег, — возразил король.

— Но ведь новый налог уже утвержден? — спросила Диана.

— Эти средства предназначены на оплату и содержание войска, — заметил кардинал.

— В таком случае, большая их часть должна быть выдана главе всего войска.

— Глава всего войска находится в Кале! — заявил кардинал.

— Нет, он в Париже, в Лувре!

— Значит, вам угодно, сударыня, награждать поражение?

— Во всяком случае, это лучше, господин кардинал, нежели поощрять безрассудство.

Наконец король прервал их:

— Довольно! Разве вы не видите, что этот спор меня утомляет и оскорбляет! Известно ли вам, сударыня, и вам, ваше высокопреосвященство, какое четверостишие я обнаружил недавно в моем часослове?

— Четверостишие? — вырвалось у обоих его собеседников.

— У меня хорошая память, — сказал Генрих. — Вот оно:

В правленье вашем, сир, смешались два начала:
И то, что женская велит вам красота,
И то, что шепчут вам советы кардинала.
Вы никакой не сир, вы просто сир-о-та!