Дважды один

Дина проводила меня в аэропорт. Она вела машину. Я выпил за завтраком вина, чтобы в самолёте меня поскорее разморило. Мы обнялись, и она ещё раз повторила, что если бы не пациенты, она бы полетела со мной. После этого я пошёл проходить контроль. Я летел на Юг, поэтому весь мой багаж состоял из одной большой спортивной сумки. И не такой уже большой, во всяком случае, она прошла как ручная кладь. В самолёте я вздремнул, сразу после взлёта. Ненадолго, а потом, как я ни старался, мне это уже не удавалось. Сначала что-то с грохотом каталось по полу, и это вызывало у меня беспокойство. Мне казалось, что это если не гранаты, то какие-то важные для функционирования двигателя детали. Когда одна такая штука прикатилась мне под ноги, я поднял её и увидел, что это бутылка водки. Точнее, это была «горiлка медова з перцем». Это поразительное слово- или даже буквосочетание напомнило мне формулу, которая чуть не сделала Стаса математиком:

e^iπ = –1

— Взгляни, — сказал я ему, — две самые знаменитые трансцендентные константы, мнимая и реальная единицы, и всё это в одной формуле, и кроме этого там больше ничего нет!

Я помню, что даже у этого чайника от такой красоты перехватило дыхание... Но потом он снова задышал, тяжело задышал, и... Пошёл сдавать экзамены на какой-то дурацкий, совершенно вымороченный, библиотечно-библиографический факультет Института культуры. Есть, по крайней мере, был тогда в городе такой институт, и в нём такой факультет. Компания грузин, или грузинских евреев, кто их разберeт, выпив не одну бутылку, горланила песни, кроме того в самолёте было множество детей одного возраста, лет десяти-двенадцати, которые всё время что-то друг другу кричали и чем-то бросались. О сне теперь не могло быть и речи. Я пробовал читать книгу, которую подбросила мне в сумку Дина, но это тоже не получалось. То ли обстановка не располагала, то ли книга была не в моём вкусе. Она называлась «Нервные окончания», написала её некто Леся Палей.

Я закрыл книгу и положил её в сеточку на спинке переднего кресла. В которой и забыл её впоследствии. Я подумал, что лечу просто для очистки совести. Потому что если Стаса не нашла израильская полиция, то нечего и надеяться, что его найду я. Мама, возможно, верит, что между нами существует нематерьяльная связь, или что-то в этом роде, то есть полнейший бред, который здесь даже не рассматривается. Из Нью-Йорка я звонил тёте Эте. Я говорил с ней впервые в жизни. Она была сестрой моей бабушки, но из своего родного городка они разъехались в разные стороны. Этя жила в Польше.

Во время войны она была в России, она сама туда попросилась незадолго до немецкого нашествия. Её послали в Сибирь, но через несколько лет после окончания войны выпустили обратно в Польшу, и оттуда она вскоре после известных погромов уехала в Израиль. Это было всё, что я знал о тёте Эте.

Чтобы поцеловать её, мне пришлось нагнуться, с плеча у меня слетела сумка, тётя испуганно отшатнулась, но потом снова потянулась ко мне, встала на цыпочки, и я прикоснулся губами к её щёчке. За порогом аэропорта было темно, моросил дождь. Как-то трудно было поверить, что вокруг — Израиль. Ну да, у меня было некоторое сентиментальное чувство. К нам сразу же подъехало такси, водитель открыл дверцу, тётя глянула внутрь, вернулась ко мне, снова встала на цыпочки и сказала мне на ушко: «Нет, нет. С ним мы не поедем». Я перевёл её слова на язык жестов, таксист сердито захлопнул дверцу и уехал. Я спросил тётю: «Но почему?» «У него были плохие глаза, — сказала она, — да, да, не смейся, ты же ничего не знаешь. Здесь есть такие типусы...» Возле нас остановилось ещё одно такси. Тётя посмотрела на водителя и прошептала мне: «Нет, с ним мы тоже не поедем. Нет, нет». Я внимательно посмотрел на тётю. И увидел, что она вписана в светлый овал. Дождь не задевал её... Как будто одна из старых тонированных фотографий выпорхнула из маминого альбома и ожила на лету...

Тётя была чрезвычайно субтильна, но при этом не превратилась в комок, как это бывает с женщинами её возраста. Фигурка её была совершенно чёткой, белый костюмчик подчёркивал осиную талию. Я был уверен, что в следующее такси мы сядем. Но тётя посмотрела в глаза водителю и сказала: «Нет».

При всём моём уважении к тётиной природной интуиции, благодаря которой только она и выжила в мировую войну, каждый раз вовремя перемещаясь между двумя молохами, при всём моём уважении, я, промокнув до нитки... Хлынул какой-то тропический ливень. Я крепко держал тётину ручку, опасаясь, как бы поток воды не подхватил её и не унёс. Мы стояли уже по щиколотку в воде, но и следующего таксиста тётя отвергла. «Плохие глаза». «Вы не боитесь, что мы утонем? — воскликнул я, — вы посмотрите что делается!» «Нет, нет, ничего. Сейчас мы поедем». Только десятый водитель прошёл тётин face control. Вокруг нас бурлила вода, такси, на котором мы наконец уехали, было длинным мерседесом с четырьмя рядами сидений, который больше был похож не на машину, а на подводную лодку.