Дважды два

— А что сердиться-то? — вступил в разговор проводник. — Лошади целы. Сами живы. Ну, если царапина где какая, так заживет. Чо сердиться-то?

— Царапина, — пробурчал Буров. — Нельзя же быть такой… такой растяпой. Это какая сума? — вдруг спросил Буров, указывая на ту, что лежала у ног Геннадия.

— Эта? Обыкновенная. Брезентовая.

— Хватит дурачиться! Номер какой?

— Ах, номер! — Геннадий перевернул суму, посмотрел. — Номер четыре, товарищ начальник.

— Четыре?! Там же аппарат! Ну-ка!

Развязывая суму, Геннадий сказал:

— Аппарат, между прочим, не на лошади надо возить.

— Ладно, ладно, — миролюбиво согласился Буров и выдернул из рук Геннадия фотоаппарат, осмотрел его, потом открыл футляр. — Ну, так я и знал! Так и знал! Вот, пожалуйста: крышку сорвало. Что теперь делать? Это же надо! Такая халатность.

— Можно? — Геннадий взял аппарат из рук Бурова, осмотрел отошедшую крышку, снял ее совсем, поставил снова и повернул защелки. — Пожалуйста. С вас — четыре двенадцать.

— Что? — недоверчиво посмотрел на него Буров. — И снимать теперь можно?

— Как и раньше. Только не на эту пленку. На незасвеченную. А эту оставьте себе на память о беспечности.

Вера вдруг разрыдалась, закрыла лицо руками и бросилась через кустарник к речке.

— Чо это она? — спросил проводник.

— Нервный шок. Пройдет, — сказал Олег Григорьевич. — Телячьи нежности.

Геннадий пошел вслед за Верой.

Она сидела на камнях, пила из ладоней воду.

— Успокаивать меня пришли? — спросила она.

— Нет, Вера, не умею. А вообще-то успокойся. Все страхи позади. Как говорит Гмызин, руки-ноги целы.

— Вы думаете, я испугалась? — тихо спросила Вера и, не ожидая ответа, сама же сказала: — Нет. Я, наверное, не поняла сразу, что может произойти. Но почему он так на меня кричал? Вы слышали? — Она привела в порядок свою огненную прическу, невесело засмеялась: — Лошади, наверное, моих волос испугались.

— Не может быть, — серьезно заявил Геннадий. — Лошади тоже понимают красоту.

Вера стрельнула в него взглядом, вспыхнула.

— Я не смеюсь, Вера. Только когда ты так… дуешься, ей-богу, не идет тебе. Не надо. Смотри на вещи просто, как сказал товарищ Маяковский. Пойдем! И не расстраивайся. — Ему вдруг по-настоящему стало жаль ее — маленькую, беспомощную, обиженную. — Пойдем, Вера.

Они вышли из кустарника как раз в тот момент, когда Елена Дмитриевна спустилась с горы.

— Ну, вам везет, Елена Дмитриевна, — сказал, пытаясь улыбнуться, Буров. — Без ЧП обошлось.

— Мне всегда везет, — не очень вежливо отозвалась Воробьева, — и во всем. Это же надо придумать… — Она взглянула на гору, с которой только что сошла. — Это же самоубийство какое-то. Интересно, сколько здесь градусов? — повернулась она к Бурову.

— Уже измерил, — ответил он. — Сорок. Или около того.

— Ого! Даже в жар бросило. А вы, я вижу, уже умылись? — посмотрела она на Геннадия и Веру. — Пойдемте, Олег Григорьевич, и мы. Пойдемте, пойдемте, проводите меня! — настойчиво повторила она. — Ополоснуть лица не мешает.

Вскоре они вернулись, и Олег Григорьевич четко и сухо распорядился:

— На сегодня — конец! Ночевка здесь. Трофим Петрович, ваше дело — лошади. Михаил — ужин. Елена Дмитриевна и Вера — груз. Посмотрите, переберите. Я с Геннадием — палатки. Все!

— А, может, мне лучше будет… — начал Мишка, но Буров его резко оборвал:

— Вам лучше всего помолчать! Выполняйте!

Мишка что-то буркнул, нашел во вьюках топор, пошел в кустарник за хворостом.

Ужин он, заглаживая свою вину, приготовил отменный, израсходовав, правда, при этом три банки тушенки, но пообещал в ближайшие дни кормить отряд рыбой.

Ужинали при свете костра. Все проголодались, сразу же заработали ложками. Елена Дмитриевна, кашлянув, посмотрела на Бурова, он — на нее, отложил ложку, начал, глядя прямо перед собой, словно не обращаясь ни к кому лично, и в то же время ко всем сразу;

— Неладно получилось сегодня. Все переволновались. Да… Можно бы, конечно, и сдержать нервы… Как-то не вышло. — Геннадий заметил, что Елена Дмитриевна внимательно смотрит на Бурова. — Ну… Что же? Бывает. Но и вы хороши! — Олег Григорьевич резко повернул голову в сторону Веры, но, почувствовав на себе пристальный взгляд Воробьевой, потупился. — Короче говоря, забудем, Вера, прошу вас. Все бывает в такой дороге.

Вера молчала, может, собиралась с мыслями, может, не хотела отвечать.

— А чо забывать-то? — спросил Мишка. — Чо? Забудем. Как будто и не было ничего.

— Ну, вам-то не стоит забывать, как вы подвели сегодня коллектив, — Олег Григорьевич с радостью переключился на Мишку; Елена Дмитриевна покачала головой и принялась за ужин; Геннадий понял, что не зря Воробьева приглашала начальника на речку, видимо, разъяснила ему неприглядность его поведения, но, кажется, до Бурова ее объяснения не дошли: у него не хватило сил открыто извиниться перед Верой.

Ужин прошел, как поминки: громко не говорили, не ссорились, но и веселья не было.

А утром, когда лошади были завьючены и отряд готовился выступить в дорогу, Вера неожиданно сказала:

— Мы больше времени тратим на сборы и на дорогу, чем на работу.