Двадцать лет в разведке

Положение в Восточной Бухаре ухудшалось с каждым днем. Банды басмачей, воевавшие под знаменами свергнутого эмира, выходили из-под контроля. Информация о событиях в регионе была отрывочна и противоречива. Советские представители, направлявшиеся в этот район для закупки зерна у крестьян, бесследно исчезали. Становилось ясно, что местные гражданские и военные власти не в состоянии справиться с ситуацией. Советский консул, сообщая о своей тяжелой болезни, просил о замене. И вот К. К. Юренев назначил меня Генеральным консулом и военным резидентом Восточной Бухары, административный центр которой находился в Харши.

Это был маленький, полузаброшенный городок у подошвы горного хребта в двухстах пятидесяти километрах от афганской границы. Стоявшая там бригада Красной Армии потеряла от малярии почти девять десятых своего состава. Местные коммунисты делили свое время между молитвами в мечети и муниципальными делами. Отношения между нами были напряженными. Дело дошло до того, что они отказывались поставлять продовольствие Красной Армии, и мы вынуждены были прибегать к реквизициям.

– Красная Армия должна жить, – говорил я им. – Помните, что, если мы уйдем, придут эмирские головорезы, и тогда вам несдобровать. Всем вам они перережут горло.

Они понимали весомость моих аргументов, но все же не спешили тащить нам мешки с мукой и рисом. Город уже дважды подвергался разграблению басмачами. Треть зданий лежала в руинах, а их жители либо вырезаны, либо бежали в горы. Было больно видеть эти развалины, освещенные ярким солнцем и окруженные роскошными виноградниками.

Жизнь у солдат была тяжелой. Время от времени басмачи совершали ночные набеги на город. Молниеносный налет, резня, грабеж – и они ускользали, прежде чем успевали подтянуться наши солдаты. Изнурительный климат был беспощаден. Каждую неделю мы хоронили нескольких бойцов, погибших от малярии. Наша разведка работала слабо и недостаточно информировала нас о передвижении басмачей, которые были в постоянном контакте с англичанами. Несколько английских патрулей действовали в районе проживания враждебных нам племен между Афганистаном и «крышей мира» – Памиром, оплачивая приобретаемое продовольствие серебром и золотом.

Я прожил в Харши около двух месяцев, но этого было достаточно для того, чтобы окончательно подорвать свое здоровье. Дело было не только в высокой температуре. У меня, как и у большинства европейцев, живущих в этом субтропическом регионе, образовались на ногах язвы. Мне приходилось диктовать свои письма лежа в кровати, вытянув ноги в направлении стоявшей посреди комнаты печи. В таком же положении я принимал посетителей. Моя левая нога была в таком плачевном состоянии, что не мог надеть сапог и ходил с одной ногой, обутой в турецкий чувяк.

Мой коллега по Академии Генштаба Кассис, который командовал расквартированной в Фергане дивизией, узнав о моем состоянии, прислал мне несколько бочонков особенно ароматного и целебного вина. Увы, несмотря на эту братскую помощь, вино уже не смогло поставить меня на ноги[22].

Хотя я занимал должность консула, но консульских обязанностей у меня практически не было. На самом деле я выполнял функции старшего воинского начальника в отношении российских войск, расквартированных в этом протекторате. Войска располагались в восьмидесяти километрах к востоку, и моим единственным компаньоном здесь был латыш, неизвестно как попавший в это экзотическое место и выполнявший обязанности начальника местной милиции – живописного сборища головорезов в тюрбанах и невообразимых лохмотьях, которые или раньше были басмачами, или вскоре должны были стать ими. Латыш часто проводил свои вечера со мной на плоской крыше консульского здания, довольно большого и унылого, без какой-либо мебели, если не считать нескольких ковров. С крыши мы могли наблюдать за соседними двориками и улицами, на которых не было видно никакой живности, кроме шакалов, время от времени забегавших сюда в поисках пищи. При свете яркой луны хорошо были видны тени этих крадущихся хищников. В эти одинокие вечера я с тоской вспоминал свою неудачную женитьбу и ее бесславный конец. Латыш настраивал гитару и пытался скрасить наше одиночество меланхолическими песнями типа: «Все проходит…»

Работа моя была нерегулярной. С фронта прибывали офицеры с жалобами на недостаток продовольствия и с просьбой разрешить реквизицию у местного населения. Приходили офицеры из местной милиции с просьбой разъяснить им указания, полученные от центральной власти, помочь в планировании оборонительных мероприятий и подготовке приказов для войск. В пять часов у меня наступал приступ малярии, который всегда продолжался до темноты. И только ночью я мог подняться с дивана, полностью истощенный.