Двадцать лет спустя (иллюстрации Боже)

— Да у меня же. Нужно вам сказать, что Вуатюр поклялся никогда не прикасаться к картам. Через три дня он не выдержал и явился ко мне, чтобы я разрешил его от клятвы. К несчастью, у меня в это время был наш любезный советник Брусель, и мы были заняты очень серьезным разговором в одной из самых дальних комнат. Между тем Вуатюр, войдя в приемную, увидал маркиза де Люинь за карточным столом в ожидании партнера. Маркиз обращается к нему и приглашает сыграть. Вуатюр отказывается, говоря, что не станет играть до тех пор, пока я не разрешу его от клятвы. Тогда Люинь успокаивает его обещанием принять грех на себя. Вуатюр садится за стол, проигрывает четыреста экю, выйдя на воздух, схватывает сильнейшую простуду и ложится в постель, чтобы уже больше не встать.

— Неужели милому Вуатюру так плохо? — спросил Арамис из-за оконной занавески.

— Увы, очень плохо! — сказал Менаж. — Этот великий человек, по всей вероятности, скоро покинет нас — deseret orbem. [14]

— Ну, он-то не умрет, — резко проговорила мадемуазель Поле, — и не подумает даже. Он, как турок, окружен султаншами. Госпожа де Санто прилетела к нему кормить его бульоном, госпожа Ла Ренадо греет ему простыни, и даже наша приятельница, маркиза Рамбулье, посылает ему какие-то отвары.

— Вы, однако, не любите его, моя дорогая парфянка, — сказал, смеясь, Скаррон.

— Какая ужасная несправедливость, мой милый больной! — воскликнула мадемуазель Поле. — У меня к нему так мало ненависти, что я с удовольствием закажу обедню за упокой его души.

— Недаром вас прозвали львицей, моя дорогая, — сказала герцогиня де Шеврез. — Вы пребольно кусаетесь.

— Мне кажется, вы слишком презрительно относитесь к большому поэту, сударыня, — осмелился заметить Рауль.

— Большой поэт… Он?.. Сразу видно, что — как вы сами сейчас признавались — вы приехали из провинции, виконт, и что никогда не видали его. Он большой поэт? Да в нем и пяти футов не будет.

— Браво! Браво! — воскликнул высокий худощавый и черноволосый человек с лихо закрученными усами и огромной рапирой. — Браво, прекрасная Поле! Пора указать этому маленькому Вуатюру его настоящее место. Я ведь кое-что смыслю в поэзии и заявляю во всеуслышание, что его стихи мне всегда казались преотвратительными.

— Кто этот капитан, граф? — спросил Рауль.

— Господин де Скюдери.

— Автор романов «Клелия» и «Кир Великий»?

— Добрая половина которых написана его сестрой. Вот она разговаривает с хорошенькой девушкой, там, около Скаррона.

Рауль обернулся и увидел двух новых, только что вошедших посетительниц. Одна из них была прелестная хрупкая девушка с грустным выражением лица, прекрасными черными волосами и бархатными глазами, похожими на лиловые лепестки ивана-да-марьи, среди которых блестит золотая чашечка; другая, под покровительством которой, по-видимому, находилась молодая девушка, была сухая, желтая, холодная женщина, настоящая дуэнья или ханжа.

Рауль дал себе слово не уходить от аббата Скаррона, не поговорив с хорошенькой девушкой с чудными бархатными глазами, которая, по какому-то странному сочетанию мыслей, напомнила ему — хотя внешнего сходства не было никакого — бедную маленькую Луизу. Она лежала теперь больная в замке Лавальер, а он, среди всех этих новых лиц, чуть не забыл о ней.

Между тем Арамис подошел к коадъютору, который, смеясь, шепнул ему на ухо несколько слов. Несмотря на все свое самообладание, Арамис невольно вздрогнул.

— Смейтесь же, — сказал г-н де Рец, — на нас глядят.

И он отошел к герцогине де Шеврез, около которой составился большой кружок.

Арамис притворно засмеялся, чтоб отвести подозрения каких-нибудь досужих наблюдателей. Увидев, что Атос стоит в амбразуре окна, из которой он сам недавно вышел, он обменялся несколькими словами кое с кем из присутствующих и незаметно присоединился к нему.

Между ними тотчас же завязался оживленный разговор.

Рауль, как было условлено с Атосом, подошел к ним.

— Аббат декламирует мне рондо Вуатюра, — громко сказал Атос. — По-моему, оно несравненно.

Рауль постоял около них несколько минут, потом отошел к группе, окружавшей герцогиню де Шеврез, к которой присоединились, с одной стороны, мадемуазель Поле, а с другой — мадемуазель Скюдери.

— Ну-с, — сказал коадъютор, — а я позволю себе не согласиться с мнением господина Скюдери. Я нахожу, напротив, что Вуатюр — поэт, но при этом только поэт. Политические идеи ему совершенно несвойственны.

— Итак?.. — шепотом спросил Атос.

— Завтра, — быстро ответил Арамис.

— В котором часу?

— В шесть.

— Где?

— В Сен-Мандэ.

— Кто вам сказал?

— Граф Рошфор.

Тут к ним подошел кто-то из гостей.

— А философские идеи? — сказал Арамис. — Их тоже нет у бедного Вуатюра. Я совершенно согласен с господином коадъютором: Вуатюр — чистый поэт.

— Да, в этом отношении он, конечно, замечателен, — заметил Менаж, — но потомство, воздавая ему должное, поставит ему в упрек излишнюю вольность стиха. Он, сам того не сознавая, убил поэзию.

— Убил! Вот настоящее слово! — воскликнул Скюдери.

— Зато его письма — верх совершенства, — заметила герцогиня де Шеврез.