Двадцать лет спустя (часть первая) (худ. Клименко)

Первою мыслью Гримо было тотчас же вернуться в Париж, но он подумал, что его долгое отсутствие встревожит Рауля, что он всего в двух милях от него и что поездка отнимет всего четверть часа, а разговор и объяснение не больше часа. Он пустил лошадь галопом и через десять минут остановился перед «Коронованным мулом», единственной гостиницей в Мазенгарбе.

С первых же слов хозяина Гримо понял, что нашел того, кого искал.

Рауль сидел за столом с де Гишем и его наставником. От мрачного утреннего происшествия на лицах молодых людей еще сохранилось облачко грусти, которое никак не могла рассеять веселость д’Арменжа, привыкшего наблюдать подобные зрелища глазами философа.

Внезапно дверь отворилась, и вошел Гримо, бледный, весь в пыли и еще забрызганный кровью несчастного раненого.

— Гримо, мой дорогой, — воскликнул Рауль, — наконец-то ты здесь! Извините меня, господа, это не слуга, это друг. — И, подбежав к нему, продолжал: — Здоров ли граф? Скучает ли по мне? Видел ли ты его после того, как мы расстались? Отвечай же. Мне тоже есть что тебе рассказать; да, за три дня у нас было немало приключений. Но что с тобой? Как ты бледен! На тебе кровь! Откуда эта кровь?

— В самом деле, кровь! — сказал граф, вставая. — Вы ранены, мой друг?

— Нет, сударь, — сказал Гримо, — это не моя кровь.

— Чья же? — спросил Рауль.

— Это кровь несчастного, которого вы оставили в гостинице. Он умер у меня на руках.

— У тебя на руках! Этот человек! Но знаешь ли ты, кто это такой?

— Да, — сказал Гримо.

— Ведь это бывший палач из Бетюна.

— Да, знаю.

— Так ты раньше знал его?

— Да.

— Он умер?

— Да.

Молодые люди переглянулись.

— Что ж делать, господа, — сказал д’Арменж, — это закон природы, которого не избегнуть и палачам. Как только я увидел его рану, я решил, что дело плохо, да и сам он, очевидно, был того же мнения, раз требовал монаха.

При слове «монах» Гримо побледнел.

— Ну, за стол, за стол, — сказал д’Арменж, который, как и все люди его времени, а тем более его возраста, не терпел, чтобы трапеза прерывалась чувствительными разговорами.

— Да, да, вы правы. Ну, Гримо, вели себе подать, заказывай, распоряжайся, а когда отдохнешь, мы потолкуем.

— Нет, сударь, — сказал Гримо, — я не могу оставаться ни одной минуты. Я должен сейчас же ехать в Париж.

— Как, в Париж? Ты ошибаешься, это Оливен туда поедет, а ты останешься.

— Напротив, Оливен останется, а я поеду. Я нарочно для этого и прискакал, чтобы вам об этом сообщить.

— Почему такая перемена?

— Этого я не могу вам сказать.

— Объясни, пожалуйста.

— Не могу.

— Что это еще за шутки!

— Вы знаете, виконт, что я никогда не шучу.

— Да, но я знаю также приказание графа де Ла Фер, чтобы вы остались со мной, а Оливен вернулся в Париж. Я следую распоряжениям графа.

— Но не при данных обстоятельствах, сударь.

— Уж не собираетесь ли вы ослушаться меня?

— Да, сударь, потому что так надо.

— Значит, вы упорствуете?

— Значит, я уезжаю. Желаю счастья, господин виконт.

Гримо поклонился и направился к двери.

Рауль, разгневанный и вместе с тем обеспокоенный, побежал за ним и схватил его за руку.

— Гримо, останьтесь, я хочу, чтобы вы остались.

— Значит, вы желаете, — сказал Гримо, — чтобы я дозволил убить графа?

Он снова поклонился, готовясь выйти.

— Гримо, друг мой, — сказал виконт, — вы так не уедете, вы не оставите меня в такой тревоге. О Гримо, говори, говори, ради самого неба!

И Рауль, шатаясь, упал в кресло.

— Я могу сказать вам только одно… Тайна, которой вы у меня допытываетесь, не принадлежит мне. Вы встретили монаха?

— Да.

Молодые люди с ужасом посмотрели друг на друга.

— Вы привели его к раненому?

— Да.

— И вы имели время его разглядеть?

— Да.

— И узнаете его, если опять встретите?

— О да, клянусь в том, — сказал Рауль.

— И я тоже, — сказал де Гиш.

— Если когда-нибудь вы встретите его где бы то ни было, по дороге, на улице, в церкви, все равно где, наступите на него ногой и раздавите без жалости, без сострадания, как раздавили бы змею, гадину, ехидну. Раздавите и не отходите, пока не убедитесь, что он мертв. Пока он жив, жизнь пяти людей будет в опасности.

И, воспользовавшись изумлением и ужасом, охватившими его собеседников, Гримо, не прибавив больше ни слова, поспешно вышел из комнаты.

— Ну, граф, — сказал Рауль, обращаясь к де Гишу, — не говорил ли я вам, что этот монах производит на меня впечатление гада?

Через две минуты, заслышав на дороге лошадиный топот, Рауль поспешил к окну. Это Гримо возвращался в Париж. Он приветствовал виконта, взмахнув шляпой, и вскоре исчез за поворотом дороги.

Дорогой Гримо думал о двух вещах: первое — что если ехать так быстро, его лошадь не выдержит и десяти миль; второе — что у него нет денег.

Но если Гримо говорил мало, то изобретательность его от того стала только сильнее. На первой же почтовой станции он продал свою лошадь и на вырученные деньги нанял почтовых лошадей.

XXXVII. Канун битвы

Рауля оторвал от его грустных мыслей хозяин гостиницы, стремительно вбежавший в комнату, где произошла только что описанная нами сцена, с громким криком:

— Испанцы! Испанцы!