Двадцать лет спустя

— Да, но, понимаете, я не принадлежу к исторической знати, как, например, Куси, довольствовавшиеся титулом «сир», или Роганы, которые не хотели быть герцогами; я вынужден уступать этим людям, которые все графы и виконты; в церкви, на всех церемониях, всюду они пользуются преимуществами передо мною, и я ничего с этим не могу поделать. Ах, если б только я был…

— Барон, не так ли? — окончил д’Артаньян фразу приятеля.

— Ах! — воскликнул Портос, просияв. — Ах, если б я был барон!

«Отлично, — подумал д’Артаньян, — тут успех обеспечен».

— А знаете, дорогой друг, — сказал он Портосу, — этот-то титул, которого вы так желаете, я и привез вам сегодня.

Портос подпрыгнул так, что все кругом затряслось; две-три бутылки, потеряв равновесие, скатились со стола и разбились. Мушкетон прибежал на шум, и в дверях появился Планше с набитым ртом и салфеткой в руках.

— Вы меня звали, монсеньор? — спросил Мушкетон. Портос сделал знак Мушкетону подобрать осколки стекла.

— Я рад видеть, — сказал д’Артаньян, — что этот славный малый по-прежнему при вас.

— Он мой управляющий, — ответил Портос. — Он умеет-таки обделывать свои делишки, этот мошенник, сразу видно, — сказал он громко, — но, — прибавил он, понижая голос, — он мне предан и не покинет меня ни за что на свете.

«И притом зовет тебя монсеньором», — подумал д’Артаньян.

— Можете идти, Мустон, — сказал Портос.

— Вы сказали Мустон? Ах да, понимаю, сокращенное имя, Мушкетон — это слишком длинно!

— Да, и к тому же от этого имени за целую милю пахнет казармой. Однако мы говорили о деле, когда вошел этот дуралей.

— Да, — сказал д’Артаньян. — Но отложим разговор до другого времени, а то ваши люди могут что-нибудь пронюхать: быть может, тут есть шпионы. Вы понимаете, Портос, это дело важное.

— Черт побери! — проговорил Портос. — Что ж, пойдемте прогуляться по парку, для пищеварения.

— С удовольствием, — сказал д’Артаньян.

Так как плотный завтрак подошел к концу, они отправились осматривать великолепный сад. Каштановые и липовые аллеи окружали участок по крайней мере десятин в тридцать. В садках, обсаженных частой живой изгородью, резвились кролики, играя в высокой траве.

— Честное слово, — сказал д’Артаньян, — парк у вас так же великолепен, как и все остальное; а если у вас в прудах столько же рыбы, сколько кроликов в садках, то вы должны быть счастливейшим человеком в мире, разве что вы разлюбили охоту и не сумели пристраститься к рыбной ловле.

— Рыбу ловить, мой друг, я предоставляю Мушкетону: это мужицкое удовольствие. Охотой же я иногда занимаюсь, другими словами, когда я скучаю, то сажусь здесь на мраморной скамейке, приказываю подать мне ружье, привести Гредине — это моя любимая охотничья собака — и стреляю кроликов.

— Это очень весело, — сказал д’Артаньян.

— Да, — ответил со вздохом Портос, — это очень весело.

Д’Артаньян уже перестал считать вздохи Портоса.

— Потом, — прибавил Портос, — Гредине их отыскивает и сам относит к повару: он хорошо выдрессирован.

— Какой чудесный пес! — сказал д’Артаньян.

— Но оставим Гредине, — продолжал Портос. — Если хотите, я вам его подарю, он мне уже надоел; вернемтесь теперь к нашему делу.

— Извольте, — сказал д’Артаньян. — Но, дорогой друг, чтобы вы не могли потом упрекнуть меня в вероломстве, я вас предупреждаю, что вам придется совершенно изменить образ жизни.

— Как так?

— Снова надеть боевое снаряжение, подпоясать шпагу, подвергаться опасностям, оставляя подчас в пути куски своей шкуры, — словом, зажить прежнею жизнью, понимаете?

— Ах, черт возьми! — пробормотал Портос.

— Да, я понимаю, что вы избаловались, милый друг; вы отрастили брюшко, рука утратила прежнюю гибкость, которую, бывало, вы не раз доказывали гвардейцам кардинала.

— Ну, рука-то еще не плоха, клянусь вам, — сказал Портос, показывая свою ручищу, похожую на баранью лопатку.

— Тем лучше.

— Значит, мы будем воевать?

— Ну разумеется.

— А с кем?

— Вы следите за политикой, мой друг?

— Я? И не думаю.

— Словом, вы за кого: за Мазарини или за принцев?

— Я просто ни за кого.

— Иными словами, вы за нас? Тем лучше, Портос, это выгоднее всего. Итак, мой милый, я вам скажу: я приехал от кардинала.

Это слово оказало такое действие на Портоса, как будто был все еще 1640 год и речь шла о настоящем кардинале.

— Ого! Что же угодно от меня его преосвященству?

— Его преосвященство желает, чтоб вы поступили к нему на службу.

— А кто сказал ему обо мне?

— Рошфор. Помните?

— Еще бы, черт возьми! Тот самый, что, бывало, так досаждал нам, по чьей милости нам пришлось столько гонять по проезжим дорогам! Тот, кого вы трижды угостили шпагой, и ему, можно сказать, не зря досталось!

— Но знаете ли вы, что он стал нашим другом? — спросил д’Артаньян.

— Нет, не знал. Он, видно, незлопамятен.

— Вы ошибаетесь, Портос, — возразил д’Артаньян, — это я незлопамятен.

Портос не совсем понял эти слова, но, как мы знаем, он не отличался сообразительностью.

— Так вы говорите, — продолжал он, — что граф Рошфор говорил обо мне кардиналу?

— Да, а затем королева.

— Королева?