Двадцать лет до рассвета (СИ)

Дверь храма поддается с трудом, но Вайдвен старается отворить ее как можно тише: Тиршу не нравятся его визиты. Эотасианские храмы открыты всем, недаром же Эотас — бог искупления, но слушать брюзжание про свое богохульство Вайдвен сейчас хочет меньше всего.

С алтаря сияют свечи — так много, что в небольшом зале светло от них и от факелов, исправно горящих в каждой комнате. В эотасианских храмах всегда очень светло и тепло. Это было одной из немногих радостей, которые Вайдвен находил в посещении этого места в детстве, особенно в зимнюю пору. Сейчас Вайдвен готов обменять и свет, и тепло на минуту уверенности, только чтобы эта уверенность была не милостыней всевышних, а его собственной, пусть и взращенной в сиянии чужого огня. Но это, похоже, роскошь, которую он не заслужил.

Легкое солнечное пламя внутри вскидывается выше, пытаясь заградить его от отчаяния и бессилия, но Вайдвен отталкивает спасительный свет прочь. Эотас понимает его гордость, понимает его желание доказать свое право на этот свет, но не может не сострадать — все-таки он бог сострадания; боль Вайдвена отзывается болью в нем самом. В струнах солнечных лучей остро звенит эхо его печали и скорби. Вайдвен коротко, тихо выдыхает их отзвук в теплый воздух храма, заставляя огоньки свечей перед ним задрожать.

— Разве искупление не подразумевает выплаченный долг? Я… я понимаю, что ты хочешь мне помочь, но я еще ничего не сделал, чтобы заслужить твою помощь. Я еще ничего не искупил.

Заря внутри пытливо оценивает его слова, пробуя его душу на ощупь осторожными лучами. Вайдвену приходится приложить усилие, чтобы не поддаться манящему всепрощению, не нырнуть в терпеливо ждущий его рассвет. Он слабо надеется, что Эотас ответит ему; тот не так уж часто отвечает словами, как человек, чаще — незримым светом, ласковым теплым касанием, забирающим тревогу и страх. Вайдвен злился, когда Эотас замолкал и оставлял его в одиночестве, растерянного, совсем не знающего, что делать — но злиться на Эотаса было все равно что злиться на солнце или на звездное небо. И сам Вайдвен всегда забывал злость, когда божественное пламя свечи разгоралось ярче и согревало его вновь.

Но в этот раз заря решает ему ответить.

Я понимаю твои сомнения лучше, чем тебе может казаться, наконец говорит Эотас. Но подумай о другом: ведь и ты сам помогаешь мне, безвозмездно и искренне.

— По-моему, пока что я все сделал только хуже, — бормочет Вайдвен.

Не думаю, что это возможно — даже если ты будешь очень стараться.

Вайдвен давится смехом прямо у алтаря. Ему хочется пошутить, что Эотас недооценивает способности смертных, но Эотас слышит его мысли и так, конечно, потому что весь сонм огоньков на каменном постаменте начинает весело мерцать. Вайдвен все-таки не сдерживается, фыркает в голос — и сам не замечает, как обступившая его темнота бессильно тает.

Поэтому он все еще улыбается, когда чей-то окрик вынуждает его обернуться.

— Довольно. — Слова Тирша напоминают удары плети. — Убирайся прочь.

— Разве в храмах Эотаса теперь запрещено смеяться? — свет и смех окрыляют Вайдвена настолько, что он даже не задумывается перед тем, как ответить. — Не припомню, чтобы он был богом скорби!

— Меня выставили из твоего храма, — сообщает Вайдвен, оставшись в одиночестве на пустой деревенской улице. Из храмовых окон все так же чисто и нерушимо сияет свет — ему в спину. — Наверное, я первый человек во всей Эоре, которого больше не пустят в эотасианскую церковь.

Огонек свечи Эотаса внутри него дрожит. Вайдвен чувствует его печаль, но печаль эта крепко переплетена с пониманием.

Должно быть, больно — ясно видеть души людей и всегда понимать, почему они совершают зло. И любить их вопреки этому. И судить — вопреки любви.

— Наверное, трудно быть тобой.

Огонек ластится к нему теплом то ли благодарности, то ли утешения, то ли всего разом. Вайдвен бесшумно вздыхает и бредет прочь от священной обители бога, где ему — с живым Эотасом внутри — больше нет места.

— Жалко, что у меня дома так мало свечей. Я бы зажег их для тебя. Но хлеб нужен больше, чем свечи…

Не все жители Редсераса думают так же, но Эотас совершенно согласен и вовсе не собирается винить его в недостаточной силе веры.

На небе хватает огней, чтобы не требовать от людей зажигать их, шепчет Эотас. Вайдвен запрокидывает голову и невольно улыбается, глядя на яркие россыпи звезд. Он безошибочно находит созвездие солнца с тремя яркими огнями, и его незыблемость на ночных небесах отчего-то кажется успокаивающей.

— А звезды для богов — это что, гербы? Вроде как у знати?

Не совсем. В звездах сокрыта огромная энергия; поэтому они сияют так ярко, что видно даже с поверхности Эоры.

— Боги живут в звездах? — почти с детским восторгом спрашивает Вайдвен. — Это там находится… ну, Там?

Утренние Звезды подмигивают ему из темноты:

Нет, владения богов немного ближе. Никто бы не стал отправлять души через эфир на такое расстояние — они истратят всю энергию.

— Ох. — Вайдвена это немного расстраивает. Повидать звезды в посмертии казалось ему хорошей идеей. — А что находится во владениях богов?