Два взгляда

…но и оставить все так нельзя. Что же делать. Следить за ним? Не спускать глаз? Но ведь зло тем и выигрывает, что добро в честной борьбе с ним отдает ему свою силу. А само зло так не поступает. Оно совершеннее, оно более приспособлено, оно вправе пользоваться всеми запрещенными приемами, а добро, только честностью. Оно не может перенять подлые приемы борьбы, иначе превратится в свою противоположность…

– Я перестану рассказывать, если ты будешь на меня так смотреть!

– Нет, нет, продолжай, Женя.

– У меня же все в душе переворачивается от твоего взгляда!

В этом и слабость добра. Ведь говорят же: «Что-то ваше добро все побеждает, побеждает, а победить никак не может!» А ведь правда. Когда наступит полная победа? И наступит ли? Все же наступит, иначе зачем бороться. Добро доброе. И не потому ли оно часто терпит поражение, что все же переступает черту, и зло, как феникс, возникает из противостоящего ему добра. Так что же ему остается? Что же остается добру…

– Ты, Петька, думаешь, что я не понимаю, не чувствую!

Что остается добру? Чему оно может приказывать?.. Боль, боль, боль… На кого оно имеет права?.. Невероятная боль… Только себе… Такой боли и не бывает… Только себе! Добро, оно в себе и для других… Что же это… боль… Значит, можно пожертвовать только собой… Только честно, чтобы зло само превратилось в добро… Черта с два! Черта с два оно превратится! Черта с… два… Как это… бо…

– Больно, Петька! Что ты со мной делаешь?!

Зло, послушай боль, боль добра. Добро, оно хрупкое, оно нежное, его сломать – пару пустяков, ну, раз плюнуть. Оно для других красиво. А внутри-то ведь оно – сама боль!

– Пе-е-е!!!

Оно ведь какое!.. Оно ведь все отдает, оставляя себе только боль. А если все вокруг – добро…

– Нет, Петька, нет! Не от этого умерла Лена. Не от этого!

У добра есть тихая, спокойная, благородная работа… Есть и проще… несложная… Трудная… Есть и невыносимо трудная… Ах, как больно… Но если мгновение! Если на раздумья только миг! И миг кончается…

– Она просила меня не смотреть на нее… Я знал и не знал… Я и сейчас знаю и не знаю… Так это правда?!

– Правда, – через силу прошептал Петр Иванович.

– Не верю. Никогда не поверю. Не могу поверить… Не вынесу… Да и не хочу! Никогда не захочу!

А ведь был выход… Просто уйти… Всего хорошего, Женя… Может, еще и встретимся… Боль… последняя… конечная… никогда уже не будет боли.

Свет и тьма…

Когда к Лагерному саду подкатила «скорая», возле скамеечки уже собралась обычная толпа. Переговаривались, шептались, вздыхали. Но никому не пришло в голову заплакать. Жаль, конечно. Но ведь бывает. Умер вот старичок… Сердце, что поделаешь. Стремительный век.

Лишь один человек вел себя странно. Молодой, атлетически сложенный, он все время жмурился, хотя и стоял спиной к солнцу, закрывал глаза ладонью, старательно не смотрел на людей, и от этого казалось, что глаза его блудливо бегают. Но он действительно не хотел смотреть на людей, разве что на Петра Ивановича… Но Петр Иванович уже не мог почувствовать его взгляда.

Занятия у студентов одной группы политехнического института в этот день были сорваны по неизвестной причине. Лишь на другой день узнали, в чем дело. Заведующему кафедрой пришлось срочно ломать расписание, а женщина-профорг долго ловила преподавателей, чтобы собрать с них деньги на венок. И почти каждый говорил: «Ну, надо же так… Ни с того, ни с сего… Никогда ни на что не жаловался. Выглядел молодцом…»

А в Марграде, в одной из образцово-показательных школ преподавателю химии на уроке выжгло глаза. Что-то не то он смешал во время опыта. Что-то не то он там сделал. Что-то не то… Не то…

И никакой видимой связи не было между этими двумя событиями: смертью в Лагерном саду и несчастным случаем в школе. Разве что… Разве что Ветругин и Расковцев учились в Усть-Манском Университете. Так ведь это когда было…