Два веса, две мерки [Due pesi due misure]

В этой связи хотелось бы указать и на глубокую символичность «наследства» тетушки Бесси: писатель откровенно высмеивает пристрастие некоторых своих сограждан ко всему «американскому», с сарказмом разоблачая столь часто поднимаемое буржуазной печатью на щит «великодушие и щедрость» США по отношению к Италии.

Также к истории, но к истории древней, отдаленной от фашизма на многие века, обращается в рассказе «Дорогой Феодосий!» Ренцо Россо. Здесь прошлое тоже лишь форма, выполняющая, впрочем, двоякую функцию: с одной стороны, это «прием короткого замыкания времени, в мгновение переносящего нас от далеких и символических ужасов прошлого к ужасам сегодняшних дней», с другой — «обоснование преемственности нашего „здесь и сейчас“, вечного в своей порочности и неизменно, болезненно живого». Это определения И. Кальвино, относящиеся не только к данному рассказу, но и ко всему творчеству Россо, которого вот уже почти два десятилетия итальянская критика ставит в разряд самых крупных своих писателей. Ренцо Россо — автор нескольких романов, повестей, многих рассказов, около десятка пьес.

«Дорогой Феодосий!» — письмо-притча, написанное в свойственном классической сатире иносказательном ключе. Правда, рисунок этого иносказания настолько прозрачен, что читатель легко угадывает адресата ядовитой критики: правящий класс Италии со всеми его паразитическими ответвлениями. В самом деле, достаточно, к примеру, поставить слово «полиция» на место «городской стражи», и мы получим четкое представление о деятельности, а точнее, бездеятельности нынешних охранников порядка. «Городская же стража, вместо того чтобы пресечь это кровопролитие, лишь раздувала его, что объяснялось, во-первых, полной ее деградацией и — как следствие — отсутствием четких приказов, а во-вторых, тем, что в уличных столкновениях, перед лицом людской ненависти, стража действовала с неэффективной, слепой жестокостью, говорившей лишь о внутренней ее слабости». А вот эта критика кажется прямо заимствованной из репортажей демократической прессы о ходе процесса над неофашистами, учинившими кровавую бойню в Милане в декабре 1969 года: «Закон попирался самой магистратурой, иерархи которой, пренебрегая достоинством, независимостью и гражданским мужеством, осуществляли свою власть по абсолютному произволу. Суд вершился вдали от места происшествия (процесс, упомянутый выше, проходил отнюдь не в Милане, а в Катандзаро, на юге страны. — А. В.), свидетелей либо подкупали, либо запугивали, обвинения выдвигались по наущению двора или сенаторов, приговоры были вопиюще несправедливыми». Действительно, неофашистов в Катандзаро практически оправдали, а анархисты, чья непричастность к преступлению была очевидна еще и 10 лет назад, подверглись жесточайшему моральному линчеванию.

Итак, «Два веса, две мерки»… Увлекательной получилась эта книга, неожиданной, хотя бы потому, что почти все имена здесь новы для массового читателя. И свое маленькое исследование о «маленьких людях» и больших бедах Италии мне хотелось бы закончить в той же струе, которой животворно омыты все рассказы этого сборника.

В январе 1983 года мы с женой возвращались из Италии поездом. Застряли в Венеции — где-то в нескольких километрах от вокзала застыл на путях наш благословенный прямой вагон «Рим-Москва», отключились табло справочной службы, замолкло шипение кофеварки в баре, погас свет, забастовка. В зале ожидания «первого класса», пребывание в котором дозволялось нашими билетами, было сумрачно, пусто и почему-то очень холодно. В мягких, но отталкивающих даже своим цветом серого льда креслах читали журналы человек пять чинных пассажиров. А сквозь пелену мелкого дождя и откуда-то вдруг взявшегося снега доносился смех. Мы пошли на него. С трудом втиснув свой багаж в гущу зала «второго класса» и кое-как устроившись на нем, мы оказались в тепле и уюте веселого разноголосья. Ходили по кругу бутыли деревенского вина, табачный дым волнами полз к грозным вывескам. «Не курить!». Сбросив пепел в оказавшийся рядом бумажный стаканчик, я тут же был зверски обруган беззубой старушкой, которая прошамкала, что стаканчик этот ее, что она из него всегда пьет (позже я узнал, что и живет она тоже здесь и всегда). А парень, сидевший напротив, тут же успокоил старушку — налил ей вина в свой стакан. И, пробросив между прочим, что зовут его Лука и что ждать нам часов 10–12 (так оно и оказалось), спросил: «Анекдот хочешь?»