Два узла на полотенце

— Вроде бы. Действительно — вроде. На фронт ушел — где-то при штабе устроился. От маршей освободился — плоскостопие. С войны вернулся — под суд попал. Из колонии пришел, в Москву уехал, да, слыхал я, там чуть в грязное дело не влип, вот и пришлось домой воротиться. Теперь Оценщиком в здешней комиссионке работает. Чисто, говорят, работает.

— Как же он на квартиру к мачехе попал? Отец его, что ли, там жил?

У дьякона даже глаза блестели от умиления собственным рассказом. Должно быть, любил поговорить по душам бывший служитель Мельпомены.

— Нет, — сказал он, — отец Серафим в доме при церкви жил. Там сейчас нынешний протоиерей живет. А тут бывший дьякон хозяйничал — ныне в Верее под Москвой священствует. Здесь-то самое интересное и случилось. За год до войны родила Марьяна дочку. Разговоры. Шире, дальше — скандал в епархии: экономка экономкой, можно глаза закрыть, ладно, а дите от кого? Вызывали в Хомутовку к самому архиерею. Что там было, не могу знать, но вернулся отец Серафим смурной и, говорят, даже еще более похудевший. Марьяну с дочкой сразу к дьякону выселил и ни днем к ней, ни вечером никогда не ходил, чтоб разговоров не было. Да разве рты людям заткнешь? К тому же Марьяна-склочница втихую жить не хотела, только Серафима и слушалась, а дома — черт чертом. Из-за нее, говорят, и дьякон в Верею перевелся: священником после его рукоположения мог бы и у нас в храме остаться. Ну, дьякон уехал, квартира освободилась, Катька росла, сызмальства в хоре пела, не мне чета: на педагогическом совете на своем праве на церковное пение настояла — подходящей самодеятельности, мол, для нее нигде поблизости нет. А потом и дома свой характер показала, когда против желания матери за Василия Михеева замуж вышла, и второй раз, когда сводный брат, которого она даже не помнила, из Москвы приехал, сумела прописать его в бывшей комнате матери. Вот вам и весь жизненный путь Андрюшки Востокова. Многие подтвердят: ведь у нас в городе, как в деревне, все про всех знают, только рассказать попроси.

У старшего инспектора уголовного розыска оставался еще один нужный вопрос, и он его задал.

— Значит, эти брат с сестричкой — в добрых отношениях?

— Точно. Теперь одной семьей будут жить. А вернется из колонии Васька Михеев, втроем будут кроссворды отгадывать. Востоков, думаю, не женится: не тот возраст.

2

Саблин не мог знать всех последствий беседы отца Серафима с архиереем — их не знал и сам дьякон, — а ведь где-то здесь и был ключ к михеевскому «сокровищу».

А было так.

Отец Серафим, как уже сказано, вернулся из Хомутовки туча тучей. Молчал. Ходил из угла в угол по комнатам. Отказался от ужина. Марьяна тоже молчала, сидя у постели годовалой дочери. Она догадывалась о многом, но не прерывала раздумий протоиерея. Ждала его слова. И услышала.

— Разъехаться нам надо с тобой, Марьяна. Будешь жить у отца дьякона, у него есть лишняя комната.

— Из-за Кати? — сдерживаясь, спросила Марьяна.

Протоиерей взорвался:

— Из-за всего! Из-за того, что ты у меня живешь! Из-за того, что ребенок от меня! Из-за того, что прихожане шушукаются.

— Я могла бы и аборт сделать.

— Не виню я тебя. Я хотел ребенка. Я и его преосвященству так сказал. Признался.

— А он? — сквозь зубы процедила Марьяна. Пустые холодные глаза ее, казалось, навсегда затаили отчаяние.

— Сначала он хотел перевести меня в другой приход. Да пожалел, видно. Только переехать ты должна сегодня же. Когда стемнеет. Собери белье и все носильное. Посуду с дьячком пришлю. А мебель у дьякона есть.

Марьяна молча пошла в спальню, но ее тут же остановил голос протоиерея:

— Сядь. Я еще не сказал о самом главном. Встречаться будем, но не скрытно и не долго, чтобы лишних разговоров вокруг церкви не было. Будешь приносить Катю ко мне на благословение. Не часто. Зато часто пиши. Письма-исповеди обо всем, что бог сердцу подскажет. С дьяконицей не ссорься, она баба не вредная.

— Безбожница! Смущает людей живых.

— У нее муж — лицо духовное. Его и забота. А ты характер свой сдерживай, смиряйся, если понадобится. Ты верующая, вот и терпи, уповая на господню волю Мне ох как нелегко было на архиерейском подворье. И не смотри так пронзительно, я не проповедую, а по-отечески наставляю: жить ведь придется по-разному, по отдельности друг от друга, за советами не побежишь. Ну а о достатке не беспокойся — серебреники будут. А для Кати на будущее, когда в жизнь войдет, я подарок приберегу. До гроба ее обеспечит. Не думай, что от государства утаенное, я церковные ценности по декрету все сдал. Это мое собственное, бесценный отцовский дар.

3

— Все? — спросил оперный дьякон.

— Нет, не все еще, Аким Савельевич, — Саблину хотелось выжать из него максимум информации. — Хорошо бы еще раз покойного протоиерея вспомнить. Вы застали его?

— Последние недели только, когда он из больницы прибыл. Он уже не совершал церковные службы. У себя и умер.

— От чего?

— Сердце.

— Какие-нибудь документы оставил?