Два уха и хвост

В конце концов, если ему так хочется…

Он складывает свою салфетку, приглаживает плешь и встает. Его уход не огорчает моих подручных, которые чувствуют себя более непринужденно без него. Впрочем, Берю не ждет, когда мы выйдем, чтобы выразить в полный голос свое облегчение.

— Попутного ветра, приятель! — трубит его пещерный глас, — надо уметь отделять зерна от плевков. Вообще-то, это неплохой малый; вот только постоянно ему кажется, что он читает проповедь в Магдалине.

Глава XX СМУТЬЯНЫ

Их было четверо ужасающе широкоплечих, писал старик Тотор. Где, кстати? В Тружениках моря, пожалуй, нет?

В данном случае все-таки трое, но что касается размеров, тут ты не станешь спорить!

Не знаю, удается ли им прибарахляться в каком-нибудь магазине готового платья, если да, то надо бы спросить адрес, вдруг мне когда-нибудь понадобится одевать лошадь.

Один из них несомненный азиат еще два-три поколения назад, учитывая выдающиеся скулы и зашифрованный взгляд. (Черт, откуда стихи?) Другой явно made in Ireland: кирпичнобрысый, квадратный, со взором брата Метра Киллиана, потеющий рыжим пивом. Третий — решительный, пробивной, широченный, сто тридцать официально взвешенных кило. Возможно, бывший чемпион по письполу, как сказал бы Берю. Веки словно четыре жабы во время спаривания; для чтения он, должно быть, использует азбуку Брайля или белую трость, иных вариантов не вижу.

Они стоят посреди кабинета, головокружительные, как береговые утесы близ Этрета, с таким видом, будто хотят стереть все в порошок, но не знают с чего начать: с меня или обстановки.

Слово берет бывший азиат.

— Комиссия Rockett Verte[18], — объявляет он. — Директор полиции вас предупредил?

Черт, америкосы! Эта навозная куча направила их ко мне как раз в тот момент, когда мы готовимся разыграть самую деликатную карту данной партии.

— Минутку, please, — напускаю я на себя важности. — Присаживайтесь.

Старик чувствует себя обязанным намазать им гренки паштетом из трепотни с трюфелями. Не хочу бросать тень на Старика, но его английский не столь хорош, как у Леди Ди. Добавь сюда выспренность, присюсюкиванье чаехлеба из шестнадцатого или семнадцатого арондисмана и ты поймешь, почему Комиссия слушает его, нахмурив брови и спрашивая себя, не пересказывает ли он им переделку Э. Т. Потерпевшие крушение в Космосе?

Пользуюсь этим, чтобы позвонить Багроволицему.

— Послушайте, — ору я на него, — что значат эти трое игроков в роллербол в моем офисе?

Он позволяет себе смелость.

— Пришлось, Сан-Антонио. Постарайтесь меня понять! Они мне устроили такую жизнь, что я был вынужден…

— Чертов трус!

Имей я возможность заехать ему аппаратом в ухо, не преминул бы. О моем намерении он должен был догадаться по тому, как я хрястнул трубкой.

Бывший китаец неожиданно отодвигает Ахилла тыльной стороной ладони. На нем длинное пальто в клетку, похожее на пол в ванной, поставленный на попа.

— Заткнись! — говорит он Старику грубо и на американском; это производит больше впечатления, чем александрийский стих, к тому же короче.

Он огибает стол, садится на его угол и нагло кладет свои ботинки сорок седьмого размера на подлокотник моего кресла.

— Нам нужен чемоданчик, — заявляет он.

— Послушайте, — говорю ему, — я единственный парижанин, который не выносит вестернов. Когда их показывают по телевизору, я предпочитаю даже дебаты с Жоржем Марше; так что снимите свои грязные башмаки с кресла и перестаньте разыгрывать Форт Апачей.

— What? — рычит он.

И вопрос относится не к электрической лампочке, иначе бы он произнес «ватт».

Рывком я отодвигаю кресло. Его ноги срываются с подлокотника, и он резко наклоняется вперед. Будь он хуже координирован, покатился бы по паласу, что вовсе меня не опечалило бы.

— Послушаете, вы, — ревет он, сжимая кулаки.

Подождав продолжения, которого, однако, не следует, я указываю на стулья для посетителей.

— Прими место, парень! С силовыми трюками следует обращаться на ярмарку, а сноровку демонстрировать при поносе на толчке!

Он не улавливает больше половины из сказанного, но ему хватает и десятой части. Укрощенный выходец из Поднебесной присоединяется к своим товарищам.

— Итак, — говорю я им, — чемоданчик. Мы его вернули, вы знаете. К сожалению…

— Именно это «к сожалению» нам и не нравится, — взвизгивает квадратный ирландский чурбан. — Вы должны были сберечь чемоданчик, окружив его тремя сотнями заслонов.

Я злюсь и не скрываю этого.

— Скажите, мистер Боеголовка, кто первым дал себя отыметь с этим гребаным чемоданчиком, французы или америкосы?

Это слегка прищемляет ему язык, однако возникает его приятель с жабообразными веками.

— Дело нам кажется сомнительным. Если мы вернемся в Штаты и передадим ваши россказни нашим шефам, это вызовет цепь последствий и может закончиться коротким замыканием на уровне президентов.