Два товарища

– Выражения. Ну вот знаете, например, такое выражение: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях»? Это Долорес Ибаррури сказала. Или вот выражение Гюго: «Жизнь – цветок, любовь – мед из него». У меня этих выражений уже целых два альбома есть. Если иметь их много, никаких книжек читать не надо!

– Скажите! Это интересно… – сказал я. – Значит, вы храните в этих альбомах всю мудрость в чистом виде?

– В чистом, – согласилась она. – Вы знаете, у меня почерк очень красивый, хотя даже среднюю школу я не закончила. А вот у моей сестры высшее образование – учительница она, – так вы не поверите, как напишет что-нибудь, сама не разберет. А у вас высшее образование?

– Да вроде бы высшее, – сказал я.

– А правда, что вы очень сильный?

– С чего это вы взяли?

– А мне один мальчик рассказывал. Он с нашей поварихой дружит. Говорит, что с вами вместе работает. Его Сашей зовут.

– Не знаю, – сказал я, – со мной много Саш работает. Как фамилия?

– Фамилию не помню. Русый такой, волосы длинные-длинные.

– А, – догадался я, – Писатель?

– Как, он разве писатель? – удивилась Зоя.

– Ага, – сказал я. – Писатель. Знаешь что, давай будем на «ты». Так как-то проще. Правда?

– Правда, – согласилась она. – Лучше дружеское «ты», чем холодное «вы».

– Вот именно, – сказал я. – И так холодно. Давай зайдем в фойе. Погреемся, журнальчики посмотрим.

Она согласилась. Мы вошли. Посмотреть журнальчики нам не удалось, в фойе выступал режиссер, поставивший эту картину. Стоя у стены, мы слушали его. Режиссер рассказывал, как был поставлен фильм, как героически работал весь съемочный коллектив, какие надежды они возлагали на эту работу. В конце своей речи он сказал:

– Если наш фильм заставит вас над чем-то задуматься, если, посмотрев его, вы станете хоть чуточку лучше и умнее, мы будем считать, что наша задача выполнена.

Ни лучше, ни умнее после этого фильма мы не стали.

Когда мы шли из кино, Зоя долго молчала и вздыхала, думая о чем-то своем. И наконец спросила:

– Женя, а что такое любовь?

– Не знаю, – сказал я.

Она вздохнула и сказала задумчиво:

– Любовь – это бурное море, любовь – это злой ураган.

Я с ней согласился.

Мы дошли до ее дома. Я быстро попрощался и ушел, решив, что теперь придется завтракать в другой забегаловке.

20

И вот наступил этот день, которого все ждали в нашем управлении. Утром меня вызвал к себе Силаев. Он сказал, что приказ о моем назначении утвержден и что после праздника я могу принимать дела. С Клавой я до сих пор не помирился. Настроение у меня было отвратительное, мое назначение меня не радовало.

– Ну что, Евгений, выходишь в люди, – бодро сказал Силаев. – Скоро вообще большим человеком будешь. Сегодня сдашь дом, а после праздника примешь дела. Ты чего хмуришься?

– Сами знаете чего, – сказал я. – Халтурить не хочется.

– Что делать? – сказал Силаев. – Не всегда мы можем делать то, что хочется. Райком требует сдать – и против него не попрешь. Теперь такое дело. Первая секция у тебя вроде бы лучше всех отделана?

– Вроде.

– Ну вот. И асфальт возле подъезда есть. А возле других нет.

– Ну и что же? – не понял я.

– Да как же – что? Первый день на стройке, что ли? – Силаев развел руками. – На улице грязно, а комиссия придет в ботиночках, люди интеллигентные.

– Думаете, по грязи не захотят ходить?

– Не захотят, – уверенно сказал Силаев. – Я их знаю. Сам такой.

Мне было уже все равно. Делайте, что хотите, и я буду делать, что хотите, – так будет спокойней.

Я вышел из кабинета. В приемной толкалось много народу. Секретарша Люся бойко стучала по клавишам машинки – печатала акт сдачи-приемки объекта. Возле нее на стуле сидел Сидоркин и объяснялся Люсе в любви.

– Значит, не пойдешь за меня замуж? – спрашивал он с самым серьезным видом.

– Нет, – ответила Люся, – ты уже старый и худой.

– Это хорошо, – сказал Сидоркин. – Помру, скелет сдашь в музей – большие деньги получишь.

– Ты чего здесь торчишь? – спросил я его.

– Богдашкина жду. Поговорить надо, хороший он больно уж человек.

В это время в приемной появился Дроботун – представитель райисполкома, бессменный председатель всех комиссий по приемке зданий. Я его не видел месяца три. За это время он еще больше погрузнел, раздался в плечах, и его военный костюм, в котором он несколько лет назад вышел в отставку, уже расползался по швам. В руках он держал тяжелую от дождя плащ-палатку.

Дроботун кивнул мне и Сидоркину, потом посмотрел, что печатает Люся.

– Готово уже? – спросил он.

– Сейчас будет готово, – ответила Люся. – Оценку поставим сейчас или потом сами напишете?

– Давай сейчас, – сказал Дроботун. – Чтобы не от руки. Официально. Пиши: «Здание принято с оценкой «хорошо».

– А может, оно сделано на «отлично»? – спросила Люся.

– Такого не может быть, – уверенно сказал Дроботун. – На «отлично» Растрелли делал или Росси какой-нибудь. Сейчас все делают на «хорошо».

21