Два света

— Нет, — отозвался Поддубинец, — я люблю ее выше всего на свете и умоляю не отказывать нам в своем благословении… Без вашего согласия я не осмелюсь подойти к ней с предложением разделить мою участь.

Старик молча прижал голову Юстина к сердцу и произнес:

— Благословляю тебя и вместе заклинаю: не ищи счастья там, где нет его, не надейся и не желай его. Благословляю тебя на страдания, потому что иначе не умею благословлять… Дай Бог тебе вкусить каплю сладости из чаши, которую берешь в руки, а все прочее да усладит тебе поэзия! Восторги — священная страсть людей, любящих дело рук Создателя и умеющих смотреть на него сердцем и очами… Но, безрассудное дитя! — прибавил старик. — Прежде, чем навеки соединишь ты свою судьбу с женщиной, подумал ли ты, куда приведешь ее, чем будешь кормить и чем обеспечишь ее будущность?

Казалось, Поддубинец был наивно изумлен таким вопросом и отвечал:

— Я никогда не заботился о подобных вещах, да нам немного нужно. Вы дадите нам клочок земли под хату, мы будем сеять, собирать, и Бог благословит труды наши… Я сам изберу себе жилище на берегу реки, среди старых дубов… сам буду смотреть за постройкой… вы также поможете мне…

— Дальше, дальше, говори, как ты предполагаешь жить? — с возрастающим любопытством восклицал пан Атаназий.

— Не знаю — нужно ли нам что-нибудь больше сказанного? Несколько коров, овец и пастушок… Несколько земледельческих орудий и простых домашних принадлежностей… а главное дело — лесная тишина и запах цветов, журчащая вода и зелень…

— И ты жил бы так по-крестьянски… а она?

— Надеюсь, она даже не заметит того, что будет окружать ее, если любит так же пламенно, как я…

— Как беспокоишь ты меня, милое дитя! Ведь ты совершенно не понимаешь жизни.

— Великую общую жизнь я прекрасно понимаю… но мелочей ее, может быть, еще не знаю, да и никогда не буду знать их!

— Благодари Бога, что он дал тебе во мне покровителя, ты пропал бы, совершенно пропал! Да, в твой рай нужна еще другая Ева, чтобы она за двоих вас думала о насущном хлебе. Но не бойся, уже давно я предназначил тебе Горы: там есть домик, сад, речка и у вас не будет недостатка в хлебе.

Юстин не понял слов своего благодетеля.

— Эта деревня — твоя! — прибавил пан Атаназий.

— А на что мне деревня? — спросил Юстин. — И как вы можете дать ее мне?

— Не спрашивай, не благодари и не отговаривайся. В Горах я приготовил для тебя жилище, там будет лучше, нежели в хижине среди леса, где ты умер бы с голоду… Остальное устроит Бог, я сделал то, что было в моих силах. Теперь действуй по велению сердца, и благословение Всевышнего да будет над тобой…

Пан Атаназий проворно отвернулся, взял соломенную шляпу, палку, книгу и пошел в сад, избегая благодарности изумленного питомца.

Юстин полетел в Карлин, и хоть не понимал вполне важности подарка, но рад был ему для Поли. Теперь свет представлялся поэту прекраснее прежнего, жизнь привлекательнее, будущность светлее, а молодость еще крылатее. Мысль благодарственным гимном выливалась из груди его: он свивал гнездо своему счастью, лелеял мечту, плакал и вместе смеялся.

Но почему при виде восторженного поэта на лице Поли отразились не радость, а ужас и бледность? Волнение ли так глубоко проникло ее, или ангел-хранитель обвеял ее предчувствием?

Юстин подбежал к девушке, пожал ее руку и одну минуту молча стоял перед ней.

— Знаете, панна, — сказал он, — с чем я пришел сюда?

— Не знаю, — отвечала бедная девушка.

— С просьбой!.. Нам здесь худо, тесно, грустно, слишком много глаз смотрят на нас, слишком много свидетелей нашего счастья… Дайте вашу руку — и уйдем отсюда…

— Куда?

— О, не бойтесь, нам есть куда уйти! — отвечал Юстин торжествующим тоном. — Во-первых, в Шуру, чтобы старик святой отец благословил нас, потом в Горы, эта деревня моя… Там есть домик, тень, река, тишина… все!

Поля печально улыбнулась и воскликнула:

— Так ты, в самом деле, хочешь разделить отравленную и облитую слезами жизнь мою?

С какой-то лихорадочной отвагой она поднялась с места, подала поэту руку и повела его в сад, нарочно или случайно, в то самое место, где она испытала столько счастья с Юлианом.

Юстин с беспокойством глядел на сироту, потому что на лице ее отражалась самая жестокая внутренняя борьба.

— Теперь откровенно поговорим о будущем, — начала Поля.

— Нет, я не умею говорить в то время, когда глубоко чувствую, — отвечал поэт, протянув к ней руку. — Вот моя рука и вместе клятва, что до гроба не оставлю тебя…

— Сперва послушай, — перебила Поля дрожащим голосом, — та, кому ты отдаешь руку и сердце, недостойна тебя… Знаешь ли ты ее прошедшее? Изведал ли ты ее сердце?

— Прошедшее не принадлежит мне… но сердце… мое… не правда ли?

— О, наконец надо открыть тебе всю правду, бедное дитя! — воскликнула сирота, заливаясь слезами. — Хоть это признание стоит мне слишком дорого, но я ничего не буду скрывать перед тобой… не хочу, чтобы ты был невинной жертвой чужих заблуждений… Я любила и люблю другого… принадлежу другому — и ничего не могу дать тебе, кроме холодной руки, остывшего сердца, мысли, прикованной к здешним местам, слез и угрызений…