Два солдата из стройбата

Вечером того же дня все пятеро наказуемых были жестоко избиты и это, видимо, следовало считать не злой волей охранников, а приказом свыше. Первую ночь на «губе» Петров перенёс очень тяжело. Всё тело ныло от побоев; холод не давал уснуть, и Петров долго ворочался на голой металлической сетке койки. «Ты не думай, – говорил Петров сам себе, – что наказание тебе дано ни за что. Н е хрен было молчать. Прикинулся немым? Застеснялся? Искал что-то в столешнице? А то, что преодоление немоты не могло быть действенным – не оправдание. Конечно, никто бы на тебя внимания не обратил. Круглов, что ли, стал бы тебя слушать? Или Кожомбердиев? На… тебя послали бы. В лучшем случае. А то и схлопотал бы за компанию. Впрочем, и схлопотал. Хуже того, – совесть изгадил. Ной теперь в холодный брезентовый потолок, может, полегчает. Тварь я, мелкая тварь… и исправить уже ничего нельзя…»

Под утро мороз придавил: спать хотелось смертельно, но заснуть было невозможно из-за злобного холода и невыносимой тяжести в мочевом пузыре. Охранники закрыли на замок тамбур палатки и ушли спать куда-то в тепло. Орать было бесполезно. Петров отошёл в дальний угол, за койки и помочился на еловый лапник, устилавший пол их импровизированной тюрьмы…

Всю неделю арестантов морили голодом и с неохотой водили на оправку. Петров за эти семь дней так дошёл, что когда вернулся в роту и получил у старшины сданный после ареста ремень, пряжку пришлось передвинуть сантиметра на три.

В роте всё было как всегда, исчез только Цыпин, которого по слухам перевели в город. Связисты говорили, что он лежит в гарнизонном госпитале и на «точку» уже, конечно, никогда не вернётся…

Глава 9. Дорогая мама

С неделю Петров ходил со своим поредевшим взводом на подготовку железнодорожного полотна, и жизнь начала понемногу приобретать привычный вид и привычный ритм. А потом Петров заступил в очередной наряд. В обязанности дневального входила уборка помещения, то есть палатки, заготовка дров для буржуйки, охрана ночного сна сослуживцев. Когда после завтрака Петров подметал лапником земляной пол палатки, нарез а л кантики на одеялах солдатских коек, вошёл прапорщик Васильев, приказал собрать постель Цыпина и сдать её старшине. Петров, не откладывая, снял бельё с цыпинской койки, начал сворачивать матрас и подушку. Из матрасного чехла выскользнул какой-то предмет и звучно шлёпнулся на пол. Петров нагнулся. Это была маленькая тетрадочка, нечто вроде блокнота, в чёрной обложке. Петров машинально раскрыл её. Внутри оказались странички в клеточку, сплошь заполненные аккуратным круглым почерком. Петров сел на соседнюю койку и стал читать с самого начала.

...

«17 июля 1976 года. Дорогая мама! Вот уже почти месяц прошёл с начала нашей первой командировки. Наша работа состоит в подготовке просеки для железнодорожного полотна. Перед нами идёт бригада второй роты и с помощью малой механизации валит вековые деревья. Следом идём мы, обрубаем сучья на этих деревьях, корчуем пни, выравниваем почву и подтаскиваем шпалы на освободившиеся участки. Дорогая мама! Надобно сообщить Вам, что пеньки мы корчуем вручную, а это очень нелёгкая работа. Сначала пень окапывается по периметру, потом его оголившиеся корни подрубаются топором или подпиливаются пилой; лопатами мы углубляем яму и добираемся до нижних корней, которые тоже подрубаем. Потом мы наваливаемся на пень всем отделением, – а это без малого с десяток человек – и начинаем его расшатывать. Наши действия похожи на действия хирурга-дантиста, пытающегося удалить больной зуб. Этот процесс долог и мучителен, он требует серьёзных затрат труда, но в конце концов пень поддаётся и, вывернув его, мы празднуем победу громкими торжественными криками…»

Петров читал блокнотные записи, более всего поражаясь гладкому и ровному слогу, правильному книжному стилю, которые трудно было заподозрить в грязном зачуханном Цыпине. Высокий интеллект никак не прочитывался ни в его лице, ни в глазах, ни в странной фигуре.

...