Два рассказа

Вильма Макарич получила письмо Адриана в последний день года. Она приехала в Загреб сразу после Рождества проверить квартиру на Медимурской, которую с давних пор сдавала дантисту, дальнему родственнику мужа. Близость железной дороги и вокзала не смущали дантиста, платил он аккуратно, но на ремонт его приходилось уговаривать. Вильма уже собиралась уезжать, когда позвонил доктор Драго, тот дантист: «Тебе письмо». Она уже пятнадцать лет не жила на Медимурской — и вот те на, письмо.

Письмо из Польши. Кто такой этот Адриан Рогатко?

Прочитала и сразу вспомнила человека, который одалживал у Цирила парусную лодку. Полноватый бородач с женой-блондинкой намного младше него и милыми детишками. Все четверо, вся семья, ходили по Шибенику босиком. Как цыгане. Только вот ноги — не смуглые, а пугающе белые. «Отпуск — время свободы от обуви, — говорил Адриан. — Я хожу босиком, пью вино прямо из бутылки и не смотрю новости по телевизору». Они с Цирилом подружились, и, когда Цирил погиб, Вильма даже хотела сообщить поляку, но не нашла адреса.

Теперь адрес был. Она не стала убирать письмо в папку с документами от квартиры на Медимурской. Подумала, что пришло время наконец продать эту квартиру в Загребе, цены на недвижимость растут, но ведь так не будет продолжаться бесконечно? Она стояла на ковре в тесном номере гостиницы «Нова-Славия» с письмом в руке. В зеркале встретилась взглядом со своим отражением. Почему мне грустно? Спрятала письмо в кошелек. Решила, что, как только вернется к себе в Шибеник, напишет ответ. Что-нибудь ободряющее. Можно еще приложить фото, сделанное два года назад, она хорошо получилась на праздновании десятилетия издательства «Далма». Нет, пожалуй, фотография — это чересчур.

Адриан, стоя на коленях на полу, перебирал бумаги, вываленные из трех ящиков комода. Выкапывал ежедневники — карманные и настольные, телефонные книжки, читал какие-то слова о командировках и денежных операциях, какие-то адреса. Кто все эти люди? Что на самом деле означали давно минувшие сроки и темы переговоров? Он разбирался в химии фармацевтического сырья, знал это дело от и до: от складов, образцов, лабораторных экспериментов до переговоров за стендами на международных ярмарках и обивания порогов в Министерстве здравоохранения. Он разбирался в этом так хорошо, что мог содержать семью, путешествовать, кое-что откладывать. Семья его бросила, сбережения ушли на лечение, потом пришлось избавиться сначала от коллекции печатей, перстней-печаток, знаков отличия и цеховых эмблем, затем — продать прекрасную квартиру. Но комнаты на Влостовицкой, рядом с университетским кампусом и торговым центром, оказались удобными. Лучше прежних. Он знал: его опыт в области химии и в торговле больше не пригодится, — и это тоже было хорошо. Пройденный этап. Нужно осмотрительно распоряжаться тем, что есть. Пенсия, немного старой мебели, скромный запас одежды и обуви.

Хождение по антикварным лавкам было приятным, но бессмысленным. Все реже он заглядывал в магазины на Русской, Бялоскурничьей, Бужничьей. Вертел в руках красивые вещи, спрашивал цену. Но там знали: Рогатко больше не покупает. Ничего стыдного в этом не было, но заходил он туда все реже. Предпочитал воскресный блошиный рынок. В хорошую погоду. Именно там, среди продающих холодное оружие и воинские регалии, встретил знакомого. В первую минуту его не узнал. Худощавый высокий мужчина с узким костистым лицом и длинными, до плеч, светлыми волосами при виде Адриана вскочил со складного охотничьего стула. Расплылся в улыбке и протянул руки, словно хотел его обнять поверх патронташей, казачьих шашек и медалей на выцветших ленточках.

— Ой, пан Адриан, я получил ваше письмо! Хотел ответить, но вы сами меня нашли.

Рогатко пробурчал в ответ, что тоже очень рад. Рад, но не припоминает… И боится ошибиться.

— Ну да, — не унимался блондин. — В школе у меня была короткая стрижка, и я носил галстук. В выпускном классе у вашей Эли преподавал польский и французский. Гастон Хлебняк. Девчонки надо мной смеялись и называли на французский манер — Гастон де Хлеб-Няк.

— Если и Эля, то прошу за нее прощения.

Гастон замотал головой. Он умел открыто улыбаться.

— Нет, нет, Эля вела себя безупречно. Как у нее дела? Есть муж, дети?

Одно имя — и вдруг из прошлого выныривает настоящее.

— Эля учится в Гааге, я писал об этом в письме. Специальность — экономика туризма и отдыха. Вероятно, хочет стать менеджером отеля — я так думаю. Но она редко отзывается. С ней мать, брат.

Торговец штыками и саблями, видно, уловил грусть в голосе Адриана.

— Отзовется, чтобы пригласить на свадьбу. Молодые уходят в свою жизнь, в свой мир. В школе так было со всеми выпускниками. Я иногда надеялся, что они оглянутся назад. Но, пан Рогатко, глупо так думать.

У Хлебняка нарисовался клиент, заинтересовавшийся турецким ятаганом, и Адриан поспешно попрощался с бывшим учителем, пригласив его к себе. Тот обещал заглянуть и еще прокричал вдогонку, что придет обязательно и захватит бутылочку.