Два провозвестника

Потому-то без религий народы и не обходились - им нужна была мысль о мире в целом. Наука опоздала, когда она явилась. Целое уже принадлежало религии, а науке достались частности - отдельные предметы, отдельные отрасли знания, отдельные явления и процессы. Что же касается Целого, оно остается неподвластным науке. Неподвластным, но желанным. Насколько обоснована претензия? Наука воспринимает Целое как сумму - сумму бесконечно малых, сумму как равнодействующую, сумму как конечный итог и даже как итог бесконечный. Что бы представляла собой наука без понятия суммы? Ее попросту не было бы. Сумма для науки - это прагматическая имитация Целого, но имитация эта не дает представления о будущем, поскольку будущее нельзя сконструировать без участия Целого, разве только по Ленину. Это было соблазнительно, и ленинизму присвоено было прилагательное "научный".

* * *

Ближайшее к человеку Целое, зримое, слышимое, осязаемое, обоняемое и осмысливаемое, - это природа, но природоведение в XIX веке тоже оказалось расчлененным на необозримое число научных отраслей, возможность объединения которых становится все менее вероятной.

Да, были случаи, когда наука охватывала если уж не природу в целом, так важнейшие процессы, в ней происходящие, был Ньютон, был Дарвин, был Вернадский, но не дальше этого. А "дальше"-то и есть истинный смысл.

* * *

В разночтение мира религией и наукой вклинивается искусство. Оно отображает качества частности, но одновременно ищет связи между этой частностью и Целым.

Бог как Целое для Достоевского есть - независимо от того, есть Он или Его нет. При этом он готов и на парадокс: "Если Бога нет, то какой же я после того капитан?" - спрашивает Лебядкин в "Бесах".

Достоевский не мог позволить себе существование без представлений о Целом (с большой буквы).

* * *

Ленин и не ставил вопроса о том, что такое человек. Человек в природе и во вселенной. Его мышление: человек пребывает в классовом обществе. Нехорошо - сделаем общество бесклассовым, то есть райским. Таково его "единственно правильное учение". Оно-то и призвано преодолеть все противоречия, свойственные человечеству.

Историю еще можно было бы понять, если бы она произвела на свет этих людей в обратном порядке: сначала Ленина, потом Достоевского.

Обратного порядка не было, и Ленин высмеивает "достоевщину": "На эту дрянь у меня нет... времени". Он прочел "Записки из Мертвого дома", "Преступление и наказание", а "Бесов" и "Братьев Карамазовых" читать не стал: "Содержание сих... пахучих произведений мне известно, для меня этого предостаточно. "Братьев Карамазовых" начал было читать и бросил: от сцен в монастыре стошнило. Что же касается "Бесов" - это явно реакционная гадость..."

По поводу Раскольникова: "Все позволено! Вот мы и приехали к сентиментам и словечкам хлюпкого интеллигента, желающего топить партийные и революционные вопросы в морализирующей блевотине. Да о каком Раскольникове вы говорите? О том, который прихлопнул старую стерву-ростовщицу, или о том, который потом на базаре в покаянном кликушестве лбом все хлопался о землю?.."

И еще: "Волю класса иногда осуществляет диктатор, который один более сделает и более необходим".

* * *

Если множество, если масса людей во всем приравнивается к одному "передовому" человеку - вопрос о свободе личности в обществе, о равенстве и братстве попросту отпадает. (Так - по Ленину.)

Если каждый человек будет существовать как бы за все человечество, жить мыслями и заботами человечества - тем самым проблемы свободы, равенства, братства решаются сами собой. (Так - по Достоевскому.)

Ни то, ни другое неисполнимо в реальной действительности, но различие в том, что один, несмотря ни на что, исполняет неисполнимое, а другой только мыслит о неисполнимом. Один из них - утопист-нигилист, он знает, что начинать надо с разрушения ("до основанья, а затем..."), другой - утопист сурово сомневающийся, и разрушение - не для него.

* * *

В октябре 1917 года Ленин столкнул Россию с ее орбиты (у каждого народа на этой планете своя орбита, своя ось вращения). Ленин исполнил роль Архимеда, притом создавшего искусственную точку опоры для самого себя.

Сегодня Россия еще более послеоктябрьская, чем в ноябре семнадцатого: ведь за минувшие семьдесят семь лет накапливались и накапливались последствия Великой Октябрьской.

Искусственно созданная искусственным Архимедом точка опоры не могла не быть временной, а накопление временности в течение семидесяти семи лет не могло не быть губительным.

И мы все еще живем во власти временности, без постоянных величин, и у нас все нет и нет собственной орбиты, только зигзагообразная кривая. И равнодействующей тоже нет - есть переменные составляющие.