Два письма

Сколько раз ещё заходил на нас в атаку этот Юнкерс, как я узнала позже, не помню. Кажется, он кружил вокруг нас несколько часов и ещё сбросил две бомбы, последняя была в несколько раз больше, наш корабль встряхнуло весь от носа до кормового флага. Да так, что голова мотнулась и зубы лязгнули, и если бы рядом было что-нибудь то скорее всего бы сильно приложилась головой. А от долетевшего звука взрыва словно ударило какой-то огромной завёрнутой войлок колотушкой, а после ещё звенело в ушах, уже заложенных от стрельбы наших пулемётов… Вообще, сказать, что я понимала что-нибудь в этом бою будет глупостью. Ничего я не понимала. Так, отдельные впечатавшиеся в память картинки и фоном громкие звуки. А наш и без того, не слишком солидный кораблик выписывает по ровной глади невообразимые виражи, моментами вздыбливая за кормой словно белый пенный хвост из под винтов, а палуба порой встаёт почти вертикально, когда он закладывает поворот. Длинные пулемётные гильзы, которые катаются по палубе или сразу улетающие за борт. Застывшие масками гримасы на лицах, распахнутые неслышными в вате забившей уши криками рты…

Вдруг всё окружающее успевшее стать чёрно-белым в серых тонах словно замедлилось, на фоне белого неба и воды, чёрной палубы и фигур матросов, серых лиц и гудящих звуков я увидела, как упал второй номер у Касимыча. Он не падал, не завалился, а словно сбитая сильным ударом кегля перевернулся в воздухе и плашмя шлёпнул всем телом об палубу. Но вздёрнуло меня не это, а красный такой невинный пунктир струйки из непонятно укоротившейся ниже колена задранной вверх ноги…

Дальше Сосед не спрашивал, это видимо их медицинские рефлексы, я только слышала его чертыханья, сквозь сжатые губы про "дурацкую узкую юбку", когда не смотря и вопреки довольно шустро даже не пытаясь встать на четвереньках преодолела разделяющие метры и правым боком навалилась на живот раненого, где-то в глубине улавливаю понимание, чтобы он меньше дёргался, а руками скручиваю оборванный край штанины, в качестве импровизированного жгута и успела, кровь перестала брызгать, когда кто-то заслонил свет и завозился рядом.

— Ремень давай брючный! Быстрее! Кулёма! — неожиданно рявкнула-прорычала я, обе мои руки заняты удержанием импровизированного жгута-скрутки. Кто-то сунулся с широким форменным ремнём, что буквально взбесило, я прорычала, — Брючный! Я сказала!

Перетянула поверх штанины под самым коленом брючным ремнём, чуть ниже колена перебитая голень висит на узкой полоске кожи, кого-то от этого вида уже полоскало в стороне. Я же не глядя протянула руку:

— Нож и бинт! Быстро!

Чья это была явно бандитского вида финка, не знаю и знать не хочу, главное, что острая и не давая никому осознать происходящее отсекла кожу и на оставшуюся культю стала ловко наматывать тут же всунутый в руку бинт.

— Ты, что сделала? Сука! Ты же ему ногу отрезала! — в лицо рычал кто-то с белыми бельмами выпученных глаз, он ухватил меня за плечо и развернул к себе лицом…

— А ну, руку пустил! Урод! Помрёт твой друг, если повязку не закончу!

— Да я тебя…! Да ты… Тварь такая… Урою… — но его уже оттаскивали от меня. Оказывается самолёт уже улетел и все кто мог сгрудились вокруг меня и раненого.

— Мичман! Нужно время написать и подложить под повязку и засечь два часа, чтобы ткани под жгутом не омертвели, меня через два часа позовите, я сама всё сделаю. И налейте ему спирта полстакана, вместо противошокового и обезболивания!

— Ты, дочка, зачем ему ногу то отрезала?

— Ну, ты то за дураком не повторяй! Я ему жизнь спасаю. А не веришь, ногу заверни и в госпитале доктору покажи и спроси, правильно я сделала или нет! И сам посмотри, я отрезала кусочек кожи, а не ногу, которую всё равно не спасти!

— Это где ж так учат!

— Где и всех! А если такие умные, где вы были, когда ему нужно было кровь остановить?

— Так ранило нашего санинструктора, в Кронштадте остался…

— Тогда о чём мы говорим? Мне бы помыться, может сольёт кто…

— Сейчас скажу… Не знаю, слишком ты резкая… Пойду командиру докладывать, пусть он решает…

— Нож чей? Заберите! — Нож никто не забрал, я его положила на какой-то выступ у пушки и стала ждать. Скоро появился чем-то недовольный матрос с ведром:

— Ну, чо стоишь то? Давай мойся, чо ли!

— На руки лей!

— Ишшо командовает! Цаца!

— Ты лей! Говорун! — Смыв кровь с рук, я забрала у него ведро с остатками воды, скинула сапоги, встала босиком на тёплую палубу и стала мыть свои ободранные от забега по палубе колени. Стоя с мокрыми ногами сообразила, что вытирать мне их нечем, а портянками, тогда они так и так станут мокрыми, подумав, намотала портянки на мокрые ноги и вбила их в сапоги. Ведро так и оставила, матрос куда-то усвистал. Подошла к своему местечку и почувствовала, как волосы на голове зашевелились, в нескольких местах ватник, на котором я сидела, топорщился свежими разрывами и торчащими клоками ваты. Похоже, что прямо по ватнику прошла одна из очередей с самолёта. И как-то очень ясно до слабости в поддыхе представилось, как не ватник, а моё тело рвут жужжащие горячие снаряды…