– Прошу,– отец показал на кресло, в камине был разведен огонь, Натан прошел и сел напротив отца. Вдруг, он почувствовал такую уверенность и силу в себе, ему стало неловко перед отцом, который выглядел болезненно.
– Здравствуй,– только и вымолвил Натан, стараясь говорить негромко.
– Здравствуй, сын,– отец редко называл Натана «сын» – это было так редко, что Натан чуть вздрогнув, взглянул отцу в глаза,– Я рад, что ты пришел и рад, что ты дома,– он попытался улыбнуться, на этот раз Натану не показалось. Он почувствовал некоторую дрожь в груди, которую не чувствовал даже когда увидел больную маму.
– Благодарю,– ответил он сухо.
– Как ты поживаешь? Где ты сейчас? О тебе ничего не слышно…,– с заметной досадой в голосе спросил отец.
– Людей не удалось нанять?,– с усмешкой спросил Натан.
– Натан, я и не собирался,– отец улыбнулся. Натан заметил, что улыбка отца очень изменилась, она стала дружелюбнее и не выглядела наигранно-чопорной, как ранее.
– Извини,– Натану стало стыдно за сказанное, сейчас когда отец выглядел так уязвленно он вспомнил лицо мамы при их разговоре в Италии и подумал о схожести ситуации и своем долге перед родителями, которые сами не знали как жили,– Я не оставил твои труды позади и работаю в экономике, помогаю другим компаниям не довести себя до банкротства,– он откинулся на спинку кресла, стараясь расслабиться, подал грудь вперед, он чувствовал себя уверенно, но простое общение с отцом давалась ему нелегко, еще сложнее было обнаружить подвох интереса отца.
– В детстве ты молил дать тебе передышку, но я видел как хорошо работают твои мозги усваивая тему за темой. Было бы глупо с моей стороны не дать тебе максимум из этой науки,– отец улыбнулся и перевел взгляд на огонь. Натан смотрел на него как можно дольше, дабы запомнить его задумчивость.
– Отец, это, абсолютно, не имеет значения,– сдержанно сказал он,– Ты хотел меня видеть и вот он я. Зачем? У меня вопрос…,– оторвавшись от огня взгляд отца уткнулся прямо в глаза сына. Натан не переставал удивляться, что не замечает более в них злости и жестокости, а лишь наоборот, спокойствие. Он видел перед собой простого человека, со своей прожитой болью, он видел и чувствовал его больным. Нежные желтоватые линии развивались около него, кроме ног, где был он укрыт пледом, там были бордовые, почти черные.
– Да, я действительно хотел видеть тебя…,– он замолчал и опустил глаза на свои руки, затем снова поднял и посмотрел на Натана,– своего сына,– отец снял плед с ног, опираясь руками о подлокотники кресла он начал вставать, было видно отсутствие опоры в его ногах, от напряжения на руках выступили вены, слабо переставляя ногами он пошел к окну. Натан наблюдал за ним с ужасом,– Своего любимого, единственного и черт побери…,– он снова замолчал, Натан смотрел на него и даже не слышал, что он говорит,-…такого светлого парня…,– его рука соскочила со стола, на который он опирался в тот момент, Натан успел подхватить его, словно ожидая этого.
– Отец,– уже громко сказала Натан,– Что случилось?
– Мои суставы разрушаются, все случилось так быстро…
– Я помогу тебе дойти до кресла,– Натан поддерживал отца за талию и чувствовал как он вцепился ему в плечо, это было странно для него видеть отца практически у себя на руках. Усадив его на прежнее место, Натан сел напротив него.
– Все случилось после того как я посетил твою маму в Италии,– он отвернулся к камину, вытер слезу ладонью,– Я не ожидал, что увижу ее такой…слабой и беспомощной. Я предлагал ей вернуться сюда, домой, но она отказалась. У меня было ощущение, что,– он посмотрел на сына не зная может ли он говорить ему, но Натан и сам понял о чем он.
– Она смирилась,– тихо произнес Натан.
– Да…именно, что смирилась. Я вернулся в Лондон и через неделю не мог встать с постели. Было хуже, чем ты видишь сейчас.
– А что говорят врачи?
– Что бы они не говорили, Натан, я чувствую то же, что и твоя мама – нежелание и смирение. И я сам виноват, что так происходит, просто пожиная свои плоды. Нельзя столько лет,– он прервался,– Столько лет отказываться от любви и думать, что время еще будет. Времени не будет, я потерял его слишком много. Я был так молод и думаю «а мог ли я любить вообще»,– а затем он задумчиво добавил,– Время, когда мы могли быть счастливы.