Два листка и почка

Сосредоточивать свои мысли на собственных переживаниях было отличительным свойством де ля Хавра — он и теперь на все лады разбирал и преувеличивал свое чувство, в общем искреннее, и стал им чуть ли не бахвалиться. Ему бы хотелось свести все свои ощущения к одному чувству. Однако это не удавалось — чувство ускользало от него и походило на книжные рассуждения о чувстве, в какие бы поэтические одежды он его ни рядил. Даже странно, подумал он, как у него всегда вдохновение перемешивается с тяжкими усилиями — не только когда дело идет о воспоминаниях, но и о чувствах, переживаемых в данное время. Наконец он отказался от погони за сильными ощущениями и сложными чувствами и стал несколько спокойнее перебирать воспоминания о своем детстве.

Он увидел себя взирающим на мир большими, удивленными глазами, снедаемым ненасытным любопытством. У него была привычка бродить в одиночестве по лесу в окрестностях Челтенхэма — он собирал коллекцию насекомых. Эту склонность развил в нем молодой русский натуралист с взъерошенной головой, научивший его вылавливать сачком всяких насекомых. С этого началось его раннее увлечение зоологией — очевидно, оно и заставляло его чувствовать себя неловко и скованно в гостиной матери. Нередко это чувство связанности разряжалось грубыми выходками и вспышками, но оно же побудило его писать стихи. Незначительность и пошлость источников большинства идей, вкупе выглядевших так внушительно, вызывали у него теперь улыбку. До чего человек любит сам себя тешить, сказал он себе под влиянием минутного желания быть вполне искренним с собой. Но подобное саморазвенчивание показалось ему жестоким — снисходительность к себе была больше в его натуре. Он тут же открыл внутри себя тот беспокойный, вечно ищущий, ненасытный дух, который побуждает к деятельности, доискивается причин явлений и сути вещей, стремится к обобщающим выводам; это-то и порождало широту взглядов и всепонимание, которыми, как ему казалось, он мог бы похвастать.

Перед его мысленным взором возникла фигура пьяного отца: тот сидит в кресле, пытаясь разжечь свою трубку, и слюни текут на книгу, раскрытую у него на коленях. Он помнил, как боялся старика и, одновременно, как любил, усевшись к нему поближе, слушать его рассказы об Индии, где он провел много лет на гражданской службе. Эти рассказы и привели де ля Хавра сюда. И конечно, если бы отец узнал, что произошло, он возненавидел бы своего сына и проклял его, как отступника.

Отец был чиновником, слепо преданным той бюрократической машине, которая перемалывала людей в жерновах своих законов; это было теперь для де ля Хавра очевидным — происшедшие в Индии перемены открыли ему глаза.

В памяти воскресали студенческие годы, когда не хотелось заниматься медициной, а увлекали поиски редких книг и дни проходили в писании фантастических поэм. Он никогда бы не окончил курса и попусту растратил свои силы, если бы не боялся отца.

Без Индии ему никогда бы не постичь огромного значения медицины. На всю жизнь остался в памяти приезд в Лахор и преследовавший его повсюду на улицах крик голодных людей, выпрашивающих на хлеб, крик, нагоняющий такую же тоску, как вой собаки. Он тогда впервые стал присматриваться к детям, бежавшим за рикшей в надежде получить подаяние. Прежде он всегда отворачивался от грязных, вшивых, покрытых струпьями нищих, всяких калек, валявшихся в уличной пыли, выставлявших свое убожество и отталкивающих своей униженностью.

Потом он провел два года тут и в Джедуме, лишенный книг и приборов, за тридевять земель от научных достижений Европы.

И теперь финал — ссора с Барбарой.

Вспомнив о ней, он почувствовал, что в нем начинают закипать гнев и раздражение; он пошел быстрее, чтобы избавиться от досаждавших ему мыслей. Как бы ему хотелось с беспощадной суровостью высказать всю правду! Но не уподобится ли он тогда Дон-Кихоту, сражающемуся с ветряными мельницами? Теперь он казался себе обиженным, и эта обида сводила его с ума.

Мягкие тени ночи накапливались на горизонте, освещенные вершины Гималаев окрасились в густой голубой цвет. От невидимой земли поднимался шорох миллионов живых существ. Быстрые горные потоки, низвергаясь с крутых склонов, наполняли всю погруженную в темноту долину своим ровным сильным гулом.

Де ля Хавр вглядывался в окружающие его потемки — все теперь погружалось в ночь. В ветвях прошумел порыв ветра, и по спине де ля Хавра прошла неприятная дрожь. Он остановился, глубоко втянул носом воздух, чтобы унять расшалившиеся нервы. Однако ему трудно было обрести равновесие, беспокойное настроение не проходило. Он рассеянно оглянулся кругом: он шел через поросшие густой травой луга и пастбища. Но вот за кустами мелькнули огни бунгало Крофт-Кука.