Два листка и почка

Румянец стыда нежно окрасил ее тонко очерченное гималайское лицо, лежавшее недвижно на подушке в обрамлении темных волос — точно такое же, как после свадьбы, когда она впервые познала любовь. Но теперь ее загрязняли следы неистовств Рэджи Ханта.

Глава 15

Два листка и почка,
Два листка и почка…

напевала Леила, вместе с мужчинами, женщинами и детьми собирая листья чая.

Два листка и почка,
Два листка и почка…

механически, без конца повторяла она, а руки ее тщательно делали свое дело.

Невдалеке от склоненной девушки маячила фигура Неоджи; он внушал ей смертельный страх своим грозным видом. Нежные стебельки крошечных побегов, выделявшиеся на густой зелени чая, как цветы на кустах крыжовника, легко обрывались, едва она осторожно брала их пальцами. Порой девушка так же любовалась узорчатыми прожилками на листьях, как иногда засматривалась в зеркало на отражение своего кроткого лица; ей хотелось прижать их к губам. Однообразная и утомительная работа скоро изгладила из памяти восторженное впечатление, которое произвел на нее вид женщин и девушек, склоненных над чайными кустами, когда она впервые пришла на сбор чая. Полуденное солнце жгло ее тело сквозь платье, словно огнем. Она обливалась потом, нагибаясь над кустами с корзинкой за спиной.

— Эй вы там! Обирайте внимательнее, обирайте внимательнее! — время от времени покрикивал Неоджи, обходя работающих. — Плохо будет тем, кто не наберет положенную норму. Всякий, кто отлынивает, отведает моей палки, а сахибу я скажу, чтобы он вычел у нерадивого половину заработка.

— Кое-кто в милости у сахибов, — пробормотала жена Нараина, обиравшая листья по соседству.

— Верно! Есть такие, что отдают жен сахибам за деньги, а потом хвастают своей властью перед нами, — вызывающе громко сказала Чамбели, так что ее слышали все кругом, в том числе и Неоджи.

— Мама, мама, братец плачет! — крикнул с тропинки возле дороги Балу, старший сын Нараина.

— Ладно, ладно, не забивай мне голову! — ответила ему мать, а сама поспешила к ребенку; если бы не запрещение мужа разговаривать с Чамбели, которую он считал дурной женщиной, она бы не торопилась, да и отвлекаться от работы, пока не выполнен урок, не очень-то хотелось. Нянчиться с детьми жене Нараина было некогда, и она часто думала, что хорошо бы знать способ, как предупреждать их появление на свет. Несколько своих детей ей, правда, пришлось похоронить. Лучше бы, думала она, муж не приходил к ней теперь ночью и не наградил ее еще одним ребенком. Но она начинала видеть толк от своих забот о потомстве: дети понемногу подрастают — скоро они научатся собирать чай и станут помощниками в семье. Балу, которому шел двенадцатый год, уже неплохо справлялся с этим делом. Да и хлопот было с детьми не так уж много — дома их не оставляли. Даже новорожденных брали с собой на плантацию: пока мать работала, они лежали на подстилках под чайными кустами.

Прямо тут же, на лоне матери-земли, под палящим тропическим солнцем, лежали рядком новорожденные. Жена Нараина расстелила обрывок одеяла на тропинке и уложила на него своего младенца, однако окрепший малыш сполз с подстилки и скатился в пыль. Мать подбежала к нему и взяла на руки.

А на днях она разыскала сына в канаве — он упал туда и лежал, уткнувшись личиком в землю. Где-то на южных участках плантаций у одной женщины из Махаблешвара ребенок скатился с обрыва и разбился насмерть. Жена Нараина поцеловала своего младенца и подумала, что хорошо было бы сплести для него гамак и подвесить к ветвям тенистого дерева. Крохотное коричневое существо на ее руках стало требовать молока отчаянным голодным криком. Женщина вынула левую грудь из тесного лифчика и всунула сосок в рот ребенку.

— Я доложу о том, что ты больна, и тебя переведут на половинную ставку, — пригрозил Неоджи, заметив, что она уселась.

— Ладно, ладно, — пробормотала жена Нараина, услышав грубый окрик сардара, но сейчас же бросила кормить ребенка и вернулась на работу. На лице ее блуждала бледная, смущенная улыбка. В ней отражались плохо скрытое возмущение и покорность, чувствовалось безнадежное уныние человека, живущего как автомат, когда уже охладели страсти, любовь и ненависть, оставив на сердце груду золы и пепла.

— Этот презренный сын шлюхи сегодня в боевом настроении, — не унималась Чамбели. В ней кипела злоба на сахиба, ревность к жене Неоджи и презрение к сардару. К тому же ей хотелось выставить себя невинной жертвой и показать, что она сочувствует несчастной женщине подле нее.

— Что ж этот ублюдок, сын бесстыдной матери, думает, что я не знаю, сколько денег и земли ему дают за то, что он торгует своей женой? И та хороша — притихла, как воровка. Эта проститутка и шлюха, готовая отдаться любому встречному, небось отроду колечка не носила, а тут за одну ночь вся вырядилась в драгоценности.

— Собирай внимательно, собирай внимательно, — то и дело понукал работающих Неоджи.