Два листка и почка

Он снова оглядел маленький мирок, раскинувшийся по обеим сторонам речки: гряду холмов, увенчанных жилищами сахибов, чайные кусты с золотящимися верхушками, тенистые тропинки и канавы между кустами, ряды хижин с черными кровлями в поселке кули, серые лоскутки посевов риса, полевые цветы и перистые верхушки бамбука, разбросанные группами в долине; все золотилось в янтарном блеске догорающего дня.

Он вдруг понял, как много значит для него этот мир, какими крепкими узами привязала его к нему любовь к земле, и с новым порывом опять принялся копать; его босые ноги ощущали теплую свежесть взрыхленной земли — той земли, которая готовилась принести ему свои плоды.

Безумная жажда жизни внезапно затрепетала в его опустошенной душе; он встряхнул головой и выпрямился, словно хотел сбросить с себя мертвенное облако уныния, омрачавшее его сознание, словно хотел изгладить следы долгих лет, избороздившие его душу, словно хотел побороть тяготевшую над ним покорность судьбе, которая за ним гналась, иссушая его силы.

Он как будто воспрянул духом, и его лопата стала бодрее врезаться в полоску земли и глины. Его кроткая, простая душа была счастлива в лучезарном очаровании этого уходящего дня, а земля рыхлилась и рассыпалась на комья под ударами лопаты и обнажала перед ним свои слои, словно ее всю переполняло извечное желание плодоносить.

Но высокая белая фигура сахиба, неподвижно стоявшего с удочкой на берегу речки, бросала мрачную тень на его мысли.

Глава 11

— Сахиб идет, сахиб идет! — закричал подросток, слуга Шаши Бхушана, игравший с детьми хозяина, увидев, что по дорожке к дому бабу идет де ля Хавр.

За грубой парусиновой занавеской на двери задвигались какие-то фигуры; в большую прореху выглянула голова старухи с длинным носом, покрытая свисающими складками сари.

От де ля Хавра не ускользнули ни крики, ни возня за дверью, и он невольно улыбнулся при мысли о стыдливых обитательницах, спешивших закрыться покрывалами, точно их скромность недостаточно оберегали стены дома, глухие, без единого окошка в сторону восхитительной долины. Он знал, что так полагалось по обычаю; в индийских семьях, принадлежавших к «верхушке» общества, женщины закрывали лицо. Шаши Бхушан считал, что имеет основание причислять себя к этой верхушке: как-никак он работал делопроизводителем в конторе, знал английский язык, надевал пиджак из хлопчатобумажной материи — то с брюками, то с дхоти; у него были даже накрахмаленная сорочка, крахмальный воротничок и галстук. Он пользовался у сахибов некоторым весом и мог претендовать на более высокое положение не только по сравнению с кули, но и по сравнению со стражниками. Само собой разумеется, что женщины в его доме должны были закрывать лицо.

Де ля Хавр никогда еще не бывал в домах индийской интеллигенции, хотя проработал целый год врачом Индийской медицинской службы в больнице на станции Джелума, бок о бок с домом главного врача больницы индийца Судебара Майора Хан Бахадур Илм Дина. Но Илм Дин был магометанин, и, разумеется, у него в доме женщины ходили бы с закрытым лицом, даже если бы он и не занимал столь «высокого положения». Разобраться во всех этих таинственных обычаях было довольно трудно.

Но Шаши Бхушан был бенгалец и мог бы менее строго придерживаться этих обычаев. И де ля Хавр не без любопытства входил в дом человека, принадлежавшего к «начальству» плантации. До сих пор ему приходилось бывать только в домах сахибов да в хижинах кули, которые были далеки друг от друга, как два полюса. Его помощник — Чуни Лал, другой представитель туземной администрации на плантации, не был женат и занимал комнату при амбулатории, мало чем отличавшуюся от его собственного кабинета, за исключением нестерпимо ярких акварелей бенгальских художников на стенах.

При появлении де ля Хавра грубая парусиновая занавеска, обвисшая от сырости после дождей, опять зашевелилась; за ней слышались приглушенные голоса, громкий шепот, возобновились возня и движение.

Де ля Хавр ускорил шаги; его беспокоило, как он будет встречен: ему предстояло осмотреть жену Шаши Бхушана, которая должна была рожать.

Едва он подошел к двери, как фигура с замотанной головой, которая раньше выглядывала в прореху, закричала «хай, хай!» и убежала в комнаты по ту сторону небольшого внутреннего дворика.

Де ля Хавр в таких случаях обычно предупреждал о своем приходе, стуча задвижкой, но теперь его остановили усилившиеся восклицания, шорох и движение.

Чувствуя нарастающее смущение, он остановился, оглядываясь по сторонам. Прямо через двор тянулся загаженный курами водосточный желоб, по которому грязная вода из дома стекала в подставленную ниже старую жестяную банку из-под керосина с маркой бирманской фирмы; потом он поднял глаза на пышную зелень чайных кустов, покрывавшую пологие склоны долины до самых отрогов Гималаев, которые синели вдали, у лиловатого края горизонта. В воздухе чувствовался странный резкий запах серы; де ля Хавр стал нетерпеливо стучать в дверь.