Два листка и почка

— По крайней мере, все так говорят, — сказал Гангу и при этом подумал, что далай-лама, конечно, избранник божий, если он бессмертен, и, наверно, в мире нет другого такого человека. Но может ли это быть? За всю свою долгую жизнь Гангу еще не встречал человека, который достиг бы столь высокого совершенства; вечны только горы, реки, небо, леса; но ведь и горы иногда содрогаются от землетрясения, как он наблюдал в Кангра, будучи мальчиком; а разве реки не меняют русло и деревья не погибают? Наверно, это все выдумки — далай-лама не может быть бессмертен, если только не продлевает себе жизнь путем колдовства. Но все это не имеет никакого отношения к богу; ведь жрец у них в деревне говорил, что бог — невидимое существо, которое пребывает везде и вместе с тем ни в чем не заключено. Гангу еще ни разу не встречался с этим существом; но по временам, когда он смотрел на себя, на людей и на окружающий мир, когда его душа была переполнена счастьем, или когда умирал кто-нибудь из близких, или обламывалась ветка на дереве, — в эти мгновения он ощущал в себе присутствие какой-то необычайной силы, перед которой он невольно преклонялся. Но эта сила не могла быть богом. Никакого бога не было, хотя его жена и была готова молиться день и ночь каким-то камням; были только люди, и различные предметы, и смерть, — и все они делали свое дело, нередко наперекор друг другу, — словом, это была какая-то игра… Вся жизнь была игрой — «леилой». Он вспомнил, как улыбка на лице новорожденной дочери вызвала у него представление об этой чарующей игре, почему он и дал дочери это имя. Он взглянул на нее.

Звон колокольчиков, доносившийся с перевала, отдавался сладостной музыкой в сердце Леилы; она шла восторженная и притихшая, как бесплотный дух, реющий в вышине.

— Ты не устал? — спросила она брата. — Хочешь, я тебя понесу?

— Теперь уже недалеко до деревни, — заметил Гангу, показывая на разбросанные по склону хижины, которые то показывались, то исчезали из виду, пока путники медленно поднимались по извилистой дороге.

Гангу был прав; Леила увидела, как шумная толпа закутанных в белые покрывала, размахивающих руками кули быстрее зашагала босыми ногами по дороге, вздымая целые облака пыли.

Леила тоже прибавила шагу, но, заметив, что мать утомилась и отстает, пошла тише, остановилась и присела на придорожном камне, думая о том, какие чудеса она увидит на базаре.

Островерхие крыши, которые она заметила издалека, были уже совсем близко, и перед путниками открылось широкое плоскогорье, где теснились соломенные, каменные и глиняные хижины с шиферными крышами, над которыми возвышался сверкающий купол храма.

По обеим сторонам дороги стали попадаться полуразвалившиеся ларьки с грудами фруктов и овощей. Дальше пошли уже ряды палаток с пестрыми навесами; там были разложены и цветные ситцы, и белые хлопчатобумажные ткани, атлас, шелка; и куски мыла, четки, гребешки, бусы, зеркала, и детские игрушки, и медная кухонная посуда; там были сладости и лекарства, духи и разноцветная газированная вода; там же сидели знахари и гадалки.

Леила сразу оживилась при виде этого живописного, красочного беспорядка.

Будху вырвался из рук отца и побежал.

Возбужденная Саджани прикрикнула на сына, а сама уже проталкивалась к палатке с цветными тканями.

Гангу остановился; кругом теснилась разношерстная толпа; тут были и толстяки и худощавые, рослые горцы и карлики, все они пришли сюда со своими детьми, с поклажей, посохами и трубками. Некоторое время он раздумывал, в какой лавке покупать.

«Пожалуйте сюда, сюда!», «Милости просим!», «Купите у нас!», «Даю бесплатную премию всякому, кто купит у меня товару на восемь анна!», «К нам! К нам!» — выкликали на разные голоса хозяева ларьков, зазывая покупателей и стараясь перекричать друг друга.

— Я спрошу у хозяина этого ларька, где здесь торгуют мукой и чечевицей, — сказал Гангу дочери и стал проталкиваться к ларьку, где продавали мыло и браслеты.

— Здесь продают продукты, брат? — спросил он продавца.

— Ты что же, будешь жрать бусы да ожерелья? Или ты ослеп? — грубо ответил тот. — Там дальше есть лавка баньи сетха Кану Мала, — и продавец повернулся к женщине, перебиравшей жемчужные бусы. — Они настолько же белы, насколько черна твоя кожа. И не пачкай их своими грязными лапами, — заворчал он. — Вот такая же, как ты, на днях стянула ожерелье у меня с прилавка.

Леила, которая подошла было к ларьку вслед за отцом, сразу отпрянула, опасаясь, что хозяин начнет ругать и ее; но Будху уже тащил сюда мать, увидав в ларьке шерстяной мячик, о котором он так мечтал.

— Купи мне этот цветной мячик, отец! — закричал он.

— Сколько стоит шерстяной мячик? — спросил Гангу у хозяина.

— Четыре анна, ни пайсы меньше, — быстро ответил тот.

— Хочешь два анна? — предложил Гангу.

— Четыре анна, — повторил хозяин, — ни пайсы меньше. Бери его, если хочешь, или уходи; нечего толкаться у моего ларька.

— Пойдем, — сказал Гангу, — мы купим тебе мячик в другой лавке.

Но, разумеется, мальчишка не сдвинулся с места: он уже облюбовал именно этот мячик.