Два конца иглы (О прозе Юрия Дружникова)

У Дружникова дело не в вожде, а в «системе», вождем увенчанной. «Технология сотворения великой лжи» — вот что его интересует. По степени интереса к работе «административно-командного» механизма роман Дружникова перекликается с «Новым назначением» Александра Бека. Тема дезавуированной фасадной словесности сближает его с написанным Ф. Розинером «Финкельмайером» (с тем уточнением, что Розинер, прочитал «Ангелов на кончике иглы» до того, как он кончил свой роман). Еврейский же «вопрос» (у Дружникова олицетворяет собой хитроумный циник Раппопорт) заставляет вспомнить пронзительную повесть Г. Демидова «Фоне квас», ходившую в 60-е годы в списках. Сам Дружников (если учесть жанровый ход с цитированием в романе стихов простодушного умника З. К. Морного) ориентировался на «Доктора Живаго».

Впрочем, если вспомнить, что сошедший со страниц «России в 1839-м» маркиз де Кюстин оживает и совершает фантастические действия (ночью появляется в гостях у редактора «Трудовой правды» Макарцева, пытается шпагой защитить Ивлева от агентов ГБ и забирает умирающего в своем кабинете Макарцева то ли в рай, то ли в ад), — то сочинивший это автор явно ориентируется уже на «Мастера и Маргариту» Булгакова.

Иными словами, роман Юрия Дружникова хорошо вписывается в контекст зарубежной русской прозы позднесоветских времен, но проблемой остается контекст прозы отечественной. Отечественная проза в 70-е годы (Шукшина вспомните) скорее пыталась нащупать почву под ногами, чем пересчитать членов Политбюро. В 80-е, когда старики посыпались на свалку истории, наверх стали пробираться циники совсем другого сорта. А там и земля загорелась: в 90-е, когда изъятые тексты вернулись в Россию, они потеряли эффект не только шарады, но и запального бунта, ибо бунт в России произошел без них.

Тогда Юрий Дружников и заметил с горечью, что его роман «из хроники современной жизни» превратился в роман «исторический». И прибавил с иронией: дескать, «не к месту шутил, не вовремя звонил в колокол». Насчет «хроники» он, конечно, скромничает. Что же до шуток и звона, то в романе историческом эти эффекты становятся чертами пережитого опыта и приобретают таким образом новую ценность. Так что подождем сдавать «Ангелов на кончике иглы» в исторический архив. Прочтем их заново и попробуем вписать в контекст сегодняшний.

Сегодня, на рубеже веков и тысячелетий, роман не утрачивает актуальности. Но в 1999 году это совсем не та актуальность, которую закладывал автор в текст 1979 года, описывая события 1969-го.

Итак, девять с половиной недель из жизни редакции крупной московской ортодоксальной советской газеты. Система лжи, взлетающей с редакторских столов вверх, к верхним этажам власти. Дутые ценности, брехня в роли правды, всеобщий добровольный идиотизм, тотальное торжество мнимости.

В ячейках этой дурацкой сети — то ли полновесным уловом, то ли застрявшим мусором — «объективки»:два десятка мгновенных портретных зарисовок, стилизованных в том же «дурацком» стиле, — то ли это характеристики из отдела кадров, то ли автобиографии, приложенные к анкетам, то ли отчеты сексотов о задушевных беседах с «объектами наблюдения». Художественный прием срабатывает: минус на минус дает плюс; в сетях мнимой реальности оказывается реальность подлинная — в сетях партпроса, в сети партучета, в сети осведомителей… (Интересно, что сеть — ключевое понятие системы, напоминающее сито, которым дурак вычерпывает болото… впрочем, между дураком и умным в этом занятии разницы нет.)

Возникает причудливая равнодействующая лжи, уверенной, что она правда, и правды, знающей, что она ложь. Как говаривали в старину, перед нами «галерея образов»: от малорослого заместителя редактора, чья миниатюрность определила когда-то его карьеру в органах, до массивного бывшего сидельца, главного писаки идеологических статей, все понимающего и убедившего себя, что чем хуже, тем лучше. Здесь все оттенки цинического всезнайства и интуитивного простодушия, все варианты сервильности, оставляющей для совести уголки и лазейки. Один успокоит свою совесть тем, что передвинет подлую статью из того номера газеты, по которому дежурит, в следующий и окажется не виноват, другой — тем, что тайком пошлет приветственную телеграмму Солженицыну, а третий — тем, что подсунет начальству самиздат в целях то ли провокационных, то ли просветительских, — надо же и начальству прочищать мозги.

Начальство, кстати, само по себе не подлое: главный герой романа, он же главный редактор газеты, в душе — либерал, и считает, что лучше уж он будет занимать место в иерархии, смягчая ложь, чем это место захватит какой-нибудь дуболом. Да чистых дуболомов и нет в редакции (то есть в романе Дружникова), а есть варианты пестроты, иногда доходящей до анекдота.