Два капитана

— Подожди! — я отстранил ее. — И это счастье, что он удрал. — Я уже забыл, что называл Гаера обезьяной. — Потому что я бы его…

— Саня!

Помнится, меня поразило, что он неожиданно вскрикнул и схватился руками за голову. Я опомнился. Неловко улыбаясь, я посмотрел на Катьку. Мне стало стыдно, что я так орал.

— Пошли, — коротко сказала она…

Мы шли по Зоопарку и молчали. Я видел, что Кирка испуганно хлопает глазами и держится от меня подальше. Катька что-то шепнула ей.

— Подлец, — пробормотал я.

Я еще не мог успокоиться.

Сегодня же передам через Вальку заявление в Зоопарк. Зачем они держат такого подлеца? Он — белогвардеец.

— Я теперь тебя боюсь, — сказала Катька. — Ты, оказывается, бешеный. Вон, даже губы побелели.

— Это потому, что мне хотелось его убить, — сказал я. — Ладно, чорт с ним! Поговорим о чем-нибудь другом. Как вам понравились гиббоны?

Глава восьмая. Бал

При нашей школе была столярная мастерская, и я работал в ней по вечерам. Как раз в ту пору мы получили большой заказ на учебные пособия для сельских школ, и можно было хорошо заработать.

«Крестьянство в послеоктябрьской литературе» было окончено. Я рассердился и написал его в одну ночь. Но у меня были, и другие долги — например, немецкий, которого я не любил. Словом, в конце полугодия мы с Катькой только раз собрались на каток — и то не катались. Лед был очень изрезан; с утра на катке тренировались хоккейные команды. Мы только вышли чаю в буфете. Катька спросила меня, написал ли я заявление на отчима.

— Написал. Но Валька говорит, что его все равно уже нету.

— Где же он?

— А чорт его знает. Сбежал.

Я видел, что Катьке хочется спросить меня, почему я его так ненавижу, но мне не охота было вспоминать об этом подлеце, и я промолчал. Она все-таки спросила. Пришлось рассказать — очень кратко — о том, как мы жили в Энске, как умер в тюрьме отец и мать вышла за Гаера. Катька удивилась, что у меня есть сестра.

— Как ее зовут?

— Тоже Саня.

Но еще больше она удивилась, когда узнала, что я ни разу не написал сестре с тех пор, как уехал из Энска.

— Сколько ей лет?

— Пятнадцать.

Катька посмотрела на меня с негодованием.

— Свинья!

Это действительно было свинство, и я поклялся, что напишу в Энск.

Когда школу кончу. А сейчас — что ж писать? Я уже принимался несколько раз. Ну жив, здоров… Неинтересно.

Это была наша последняя встреча перед каникулами, потом снова занятия и занятия, чтение и чтение. Я вставал в шесть утра и садился за «Самолетостроение», а вечером работал в столярной, случалось, что и до поздней ночи…

Но вот кончилось полугодие. Одиннадцать свободных дней! Первое, что я сделал, — позвонил Катьке и пригласил ее в нашу школу на костюмированный бал.

В афише было написано, что бал — антирелигиозный. Но ребята равнодушно отнеслись к этой затее, и только два или три костюма были на антирелигиозные темы. Так Шура Кочнев, о котором пели:

В 12 часов по ночам
Из спальни выходит Кочан, —

оделся ксендзом. И очень удачно! Сутана и широкополая шляпа шли к его длинному росту. Он расхаживал с грозным видом и всему ужасался. Это было смешно, потому что он хорошо играл. Другие ребята просто волочили свои рясы по полу и хохотали. Катька пришла довольно поздно, и я уже чуть было не побежал звонить ей по телефону. Она пришла замерзшая, красная, как бурак, и сразу, еще в раздевалке, побежала к печке, пока я сдавал ее пальто и галоши.

— Вот так мороз, — сказала она и приложилась щекой к печке, — градусов двести!

Она была в синем бархатном платье с кружевным воротничком и над косой большой синий бант.

Удивительно, как шел к ней этот бант и синее платье, и тоненькая коралловая нитка на шее! Ош была такая крепкая, здоровая и вместе с тем легкая и стройная. Словом, едва только мы с ней вошли в актовый зал, где уже начались танцы, как самые лучшие танцоры нашей школы побросали своих дам и побежали к ней. Впервые в жизни я пожалел, что не танцую. Но делать нечего! Я сделал вид, что мне все равно, и пошел к артистам, в уборные. Но там готовились к выступлению, и девочки выгнали меня вон. Я вернулся в зал. Как раз в это время вальс кончился. Я окликнул Катьку. Мы уселись и стали болтать.

— Кто это? — вдруг спросила она с ужасом.

Я посмотрел.

— Где?

— Вон — рыжий.

Ничего особенного, это был только Ромашка! Он приоделся и был в том самом галстуке, который я брал у него под залог. На мой взгляд, он сегодня был совсем недурен. Но Катька смотрела на него с отвращением.

— Как ты не понимаешь — он просто страшный, — сказала она. — Ты привык и поэтому ты не замечаешь. Он похож на Урию Гипа.

— На кого?

— На Урию Гипа.

Я притворился, что знаю, кто такой Урия Гип, и сказал многозначительно:

— А-а.

Но Катьку провести было не так-то просто!

— Эх ты, Диккенса не читал, — сказала она. — А еще считаешься развитым!

— Кто это считает, что я развитой?

— Все. Я как-то разговорилась с одной девочкой из вашей школы, и она сказала: «Григорьев — яркая индивидуальность». Вот так индивидуальность! Диккенса не читал!