Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей

Владыка горы Каф навеки покинул Перистан. Симург взлетел с обычного места, со столбика кровати, и загорелся. Прислужники во дворце смерти – ни одному из них не доводилось прежде видеть смерть джинна, не говоря уж о смерти царя – принялись на разные лады выражать скорбь и, несомненно, раздирали на себе одежды и рвали волосы, однако, при всем тщательном соблюдении верноподданнических завываний и не забывая бить себя в грудь, не упустили поставить новую царицу в известность о том, что сердце владыки напоследок разбило известие о ее проступке. Она подняла мертвеца из гроба, деяние, выходящее далеко за пределы допустимого даже для джиннов, и если, с одной стороны, этим она доказала свою редкостную и грозную мощь, то с другой стороны, совершила тяжкий грех и знание об этом прискорбном грехе стало последней каплей, доконавшей Шахпала. Итак, его смерть отчасти и на ее совести, вот что хотели почтительно донести до сведения новой царицы придворные, разумеется, склоняясь перед ней, опускаясь на колени, прижимаясь лбом к полу и воздавая все почести, какие подобает воздать новой повелительнице, и все же так оно и есть, бормотали они, свидетельством тому трещина в полу, что ни на миг не прерываясь устремилась прямо к стопам виновницы.

Омар Айяр заступался за принцессу, указывая, что она собственной жизнью рисковала, пытаясь вникнуть в ядовитое заклятие китайской шкатулки, и тут же поспешила к смертному одру царя в надежде его спасти, и все, разумеется, согласились, это несомненный подвиг, но при этом отводили взгляд, и напряженные позы доказывали: убедил он их не вполне, ведь царь-то мертв, а значит, в деле спасения принцесса не преуспела, вот и все, тут она опять оказалась неудачницей. И по мере того, как слух о смерти царя разносился от смертного ложа по проспектам и переулкам Кафа и гремел по склонам горного царства, к этой молве присоединялся и шепоток о виновности принцессы, не вызывая, разумеется, ни у кого даже малейшего сомнения в ее праве наследовать трон, но все же пятная принцессу, шепотки подобны грязи, только из звука, и когда у дворцовых стен собрались подданные, любившие покойного почти так же сильно, как любила его дочь, острый слух джиннии различил – поведаем с прискорбием – среди горьких рыданий ее народа не слишком громкое, но все же внятное улюлюканье.

Она оставалась спокойна. Ни слабости, ни слез. Что бы ни думала она о последних минутах отца, это она держала при себе и никому своих чувств не показывала. Обратилась с балкона дворца к народу Кафа. В сложенных горстью ладонях она держала собранный пепел Симурга, и когда сдула пепел в толпу, он снова собрался в тело величественной птицы и с пронзительным воплем вновь обрел жизнь. Теперь, с Симургом на плече и Симурговой короной на голове, наследница внушала собравшимся почтение, и ропот затих. Она принесла народу присягу. Смерть вошла в Перистан, и смерть будет попрана смертью. Новая царица не будет знать покоя, пока не уничтожит убийц отца. Зумурруд-шах и его приспешники, Забардаст, Раим Кровопийца и Сверкающий Рубин, будут истреблены навек из обоих миров. Так завершится Война миров, и снова наверху, как и внизу, воцарится покой.

Такую она принесла присягу. А затем испустила вопль.

Джеронимо Манесеса ее вопль словно молотом ударил в голову, он рухнул без чувств. Немало тысячелетий миновало с тех пор, как в последний раз в том или другом из двух миров слышали вопль Небесной владычицы. Он был столь громок, что наполнил мир джиннов целиком и проник также в нижний мир, где Зумурруд и трое его соратников услышали и поняли: им объявлена война. Смерть вошла в мир джиннов, и прежде, чем война закончится, еще не одному джинну предстоит умереть.

Принцесса возвратилась к ложу отца и долгое время от него не отходила. Она сидела на полу подле него и говорила. Джеронимо Манесес – сознание вернулось к нему, но в ушах неумолчно звенело – присел поблизости на обтянутое парчой кресло и прикрыл глаза, перетерпливая худшую в своей жизни мигрень. Его все еще трясло и мутило, и вскоре он вновь утратил связь с реальностью, провалившись в глубокий сон, полный видений грома и смерти. Пока он спал, дочь умершего царя делилась с отцом всеми своими тайными помыслами, всем тем, что ему было недосуг выслушать при жизни, а теперь ей казалось, будто впервые в жизни она нераздельно владеет его вниманием. Придворные рассеялись, Омар Айяр стоял на страже у дверей покоев смерти, а мистер Джеронимо спал. Дунья говорила и говорила, мешая слова любви, гнева и сожаления, а когда закончила изливать душу, рассказала убитому царю свой план отмщения, и мертвый царь не пытался ее отговорить – не только потому, что был мертв, но и потому, что джинны таковы: они не склонны подставлять другую щеку, обидишь джинна – он постарается сквитаться.