Два брата - две судьбы

Немцы срывают пломбы, снимают замок и открывают дверь. Трое из нас получают от своих товарищей груз на спину и уходят. Я оказался в «отдыхающей» двойке. Спустя час, когда и мне пришлось потаскать изрядные тяжести, снова попадаю в группу, которая разгружает вагон. Читаю немецкие фабричные этикетки на ящиках, рулонах, бочках и мешках: «шоколад», «яблочный компот», «вино», «мука»…

Полвагона разгружено. Видна противоположная стена вагона, в которой есть вторая дверь. Рядом с дверью на высоте человеческого роста замечаю отверстие, в которое, видимо, зимой выходила труба железной печурки. Заглядываю в это отверстие — на путях эшелоны, платформы, паровозы; одни движутся, другие стоят под парами. Да, железнодорожный узел большой… Немцев не видно. Просовываю руку в дыру и дотягиваюсь до крюка. Рывок — и крюк сброшен. Невероятно! Замка нет, только пломба. Странно, но факт!

Пытаюсь отодвинуть дверь. Я знаю, она на колесиках и быстро откроется, ее надо только зацепить. Но чем?

Ничего подходящего под рукой нет. Осматриваюсь. Молодой круглолицый парень следит за мной, все видит и все понимает. Не раздумывая, он разбивает об пол ящик с плитками шоколада и срывает с него железный обруч. Подходит наша тройка. Мы кладем им на спины тяжелые ящики. Они уходят. Момент самый подходящий. Мой напарник прилаживает обруч к косяку двери:

— На, цепляй!

После нескольких рывков дверь со скрипом поддается. Просунув голову в образовавшуюся щель, вижу, что немцев поблизости нет. Охрана только внешняя, с перрона.

— Прыгай! — шепчу я напарнику и, оставляя постолы в вагоне, лечу вниз на песчаную насыпь.

«Повезло», — мелькнуло в сознании. Мой напарник следует за мной. Мчусь сломя голову, проскакиваю под вагонами, снова бегу. Перед нами — эшелон с углем, он тронулся.

— Одежду бы сбросили! — кричит нам железнодорожник, помахивая красным фонарем.

Сбрасываем полосатые тюремные рубашки и уже на ходу, как кошки, прыгаем на подножку вагона, а затем быстро карабкаемся наверх. Прыгаем в один из открытых бункеров, замираем, едва переводя дух. Уголь в бункере лежит на середине — горой, а по углам — свободное пространство. Снаружи нас не видно. Над нами чистое небо. Ярко светит осеннее солнце. Эшелон с углем набирает скорость.

Друг по несчастью улыбается, он уже успел вымазаться угольной пылью.

— Здорово драпанули! — усмехается он. — Дали дрозда! В третий раз срываюсь, и все ловят, гады. Кругом одни поля — и мы у них как бельмо на глазу! Но теперь все, дудки! Ушел с концами! Теперь не накроют — ушлым стал!.. А ты давно в лагере?

— Вчера накрылся. Сегодня смылся!

— Силен!

Мелькнула мысль: «Как там старик? Не взяли ли его немцы за нарушение приказа о лодках, ведь гражданским лицам иметь их строго запрещено. Нарушение приказа — расстрел! А может, старик и не признался, что это его лодка, тем более что она была брошенная…» Эта мысль преследовала меня, пока я не убедил себя, что «все обойдется».

Минут двадцать лежим молча, затем поднимаем головы. Перед нами поля Украины. Хлеба стоят стеной. В небе беззаботно порхают стрижи и ласточки и плывут куда-то друг за другом курчавые облака.

Часа два спустя, когда состав брал небольшой подъем, мы решили спрыгнуть и полдня пролежали в пшенице. К вечеру расстались. Я решил все же податься в Николаев. Еще на Полтавщине многие командиры говорили: «Вот бы пробиться на Николаев, там наверняка паши и кораблей много». Но мне и нескольких часов не пришлось побыть на свободе: под вечер напоролся на полицая с собакой, которая обнаружила меня спящего на пустыре в бурьяне. Я бы и от этого холуя удрал, но трое немцев с винтовками стояли неподалеку в стороне.

Зоны смерти

Через день попал в длинную колонну заключенных, которых перегоняли из Кременчуга в Кировоград, через Днепр по жидкому временному мосту, наспех наведенному немцами. Потом шли полями под лучами солнца, хотя был уже конец октября.

Это был кошмарный этап. Нас шали быстрым шагом. По обе стороны колонны ехали танкетки, скакали верховые. Немцы-конвоиры зверствовали. Отстающих пристреливали.

Ночью спали на голой земле. Питались только тем, что из жалости давало население, — походных кухонь немцы с собой не брали.

Помнится, за всю дорогу мне где-то перепал початок вареной кукурузы: он был еще теплый и очень вкусный даже без соли. Воды не было. Мучила жажда.

Немцы торопились, покрикивали и все гнали, гнали… Я шагал босиком, и мне было чуть легче, другие натерли в пути кровавые мозоли и в конце концов тоже поснимали обувь и несли ее в руках.

Нас было около пяти тысяч человек.

…И вот мы у Кировограда. Людей, даже не обыскивая, загоняли в зоны, обнесенные колючей проволокой. Таких зон, как мне показалось, были десятки. В них томилось, как я узнал позже, более пятидесяти тысяч советских граждан, ставших невольниками.

В зоне, куда я попал, большинство составляли военнопленные. Проволока шла в три ряда и прочно окольцовывала наш участок. Участки плотно прижаты один к другому, и так на несколько километров.