Два брата

Взрыв рукоплесканий огласил залу. Словно электрическая искра, увлечение охватило обыкновенно апатичное собрание. Даже те самые робкие люди, которые несколько времени тому назад противились чтению записки, теперь подходили к Вязникову и жали ему руку. Лица у всех вдруг сделались серьезны. Слова старика пробудили какие-то хорошие, давно заглохнувшие чувства.

Записка Ивана Андреевича была принята собранием в принципе. Однако после прений решено было несколько изменить редакцию и на другой день собраться для подписи.

Но вечером того же дня настроение многих гласных уже изменилось вследствие тревожных слухов, разнесшихся с быстротою в городе. В клуб то и дело приезжали вестовщики и привозили самые разнообразные вести. Рассказывали, что губернатор пригласил председателя и имел с ним очень решительное объяснение, что у предводителя дворянства составляется протест, что будто бы его подписали, между прочим, некоторые из гласных, одобривших утром записку в собрании, и что комиссия не собралась. Наконец передавали за верное, что старик Вязников внезапно уехал в деревню, и т.п. Все эти рассказы влияли на земцев самым подавляющим образом, и когда в двенадцатом часу в клуб приехал временный председатель собрания, то его окружили и стали настоятельно расспрашивать, что случилось. Оказалось, что начальник губернии настоятельно рекомендовал земцам «одуматься», представляя на вид, что в противном случае будут весьма серьезные последствия. Почтенный председатель хоть и старался показать, что он не испугался этого предостережения, однако по лицу его было видно, что он очень расстроен. Он даже не сел играть в винт, несмотря на то, что был большой любитель. Относительно протеста он сообщил, что наверное не знает, но, кажется, есть вероятие в слухах. Что же касается Вязникова, то слухи об его отъезде — чистейший вздор; председатель был у него полчаса тому назад и застал его в номере гостиницы, занятого исправлением редакции своей записки, так как комиссия поручила это дело ему.

— Что ж Вязников? — спрашивали со всех сторон. — Знает, какой переполох?

— Иван Андреевич, вы знаете, господа, как возьмет что в голову, так не скоро откажется. Я передал ему разговор с губернатором, а он даже рассердился. Старик — совсем увлекающийся человек! — прибавил рассказчик.

Многие подхватили это слово. В самом деле он «увлекающийся человек». Он уж чересчур горячится. Конечно, записка его написана превосходно — он умница! — но все-таки собрание поторопилось. Бог знает в каком виде представит губернатор сегодняшнее заседание! Того и гляди из-за него всем достанется!..

Такие слова вырывались у многих; многие про себя решили не ехать завтра в собрание.

Иван Андреевич только что окончил работу, перечел записку, и горькая усмешка пробежала по его лицу.

— Уж они, кажется, назад! — проговорил он, вспоминая посещение председателя. — Неужели струсили? А утром еще…

Он уже собирался ложиться, когда в двери вошел слуга и подал ему пакет. Он распечатал и прочел записку, написанную крупным, красивым писарским почерком, следующего содержания:

«Его превосходительство г. начальник губернии покорнейше просит Ивана Андреевича Вязникова пожаловать завтра в девять часов утра, для объяснений».

Записка не была подписана.

— Что этому… от меня надо? — проговорил старик, задетый за живое тоном этой записки.

Однако он решил пойти.

Долго ворочался старик в постели, а сон не приходил успокоить его возбужденные нервы. Грустные мысли бродили в голове Ивана Андреевича.

Оптимизм старика все чаще и чаще подвергался тяжелым испытаниям. Вязников уже далеко не с прежней надеждой ожидал близких весенних дней. В последнее время он даже с каким-то ужасом смотрел на то, что делалось вокруг. Нередко, возвращаясь из города, он рассказывал Марье Степановне о том, что слышал, что видел, и грустно задумывался, сидя в своем кабинете. Бывали минуты, — и они стали повторяться все чаще и чаще, — когда Иван Андреевич с болью вспоминал о младшем сыне. Он писал ему горячие письма, в которых с какою-то особенной настойчивостью предостерегал его от увлечений («Пока надо учиться, учиться и учиться!»), рисуя окружающую жизнь, близкое будущее в розовом свете. Он накладывал светлые краски, а в то же время сам чувствовал, что краски не те, что в действительности тон не такой светлый, и со страхом ожидал ответов. В нежных письмах сына, в которых сын спорил с отцом, чуткое любящее сердце слышало какие-то скорбные звуки молодой, возбужденной души. Оптимизм отца не действовал ввиду грустной действительности. Старик понимал, что трудно успокоить юношу, когда даже и он, старик, начинал терять надежду…

Но в старике, как видел читатель, еще сохранилась вера в идеал. Он не мог оставаться равнодушным зрителем.

Впечатление, произведенное его горячей запиской, оживило старика и пробудило надежды. Но вечер испортил хороший день. Беседа с председателем заставила его усомниться в своих товарищах. Из слов его он понял, что его записка завтра не будет принята.