Два брата

В Петербурге еще до получения царского письма поднялась тревога. Царевна Марья Алексеевна вернулась в столицу и приехала навестить детей Алексея. Поднимая и целуя маленьких Наталью и Петра, царевна горько расплакалась:

– Бедные сиротки! Нет у вас ни отца, ни матери!

Царевна Марья плакала неспроста: хотя племянник под Либавой не открыл ей свои планы, однако она их разгадала и сердцем почуяла, что Алексей бежал от грозного отца.

По городу поползли слухи, будто царевич Алексей арестован и сослан в дальний монастырь; некоторые утверждали, что Алексея уже нет на свете, что он по приказу отца казнен. Даже письмо царя с извещением о бегстве Алексея не прекратило толков.

* * *

В цесарской земле Алексей вздохнул свободней. Но ему все еще мерещилась погоня. Он не отводил глаз от заднего окошечка кареты. Если их кто-нибудь догонял, Алексей бросался к переговорной трубе и бешено кричал кучеру:

– Гони! Гони!

Дико озираясь, он забивался в угол кареты и только тогда приходил в себя, когда слуги докладывали ему, что никакой опасности нет. Алексею всюду чудились шпионы; не раз представлялось, что из толпы с укором глядят на него глаза Егора Маркова. На станциях царевич выходил закутанный, подняв воротник шубы, чтобы никто не видел его лица. Для обеда в станционных помещениях он требовал отдельную комнату.

Когда карета царевича скрывалась вдали, любопытные бюргеры выходили на крыльцо, смотрели на дорогу и говорили:

– Очень странно! Этот господин бежит так, точно за ним гонится полиция всей Европы!

В Вену царевич приехал вечером 10 ноября 1716 года.

Он приказал тотчас везти себя к вице-канцлеру графу Шёнборну.

– Государь царевич! – взмолился камердинер Иван Федоров. – Уже поздно. Его светлость небось почивают… Нашли бы гостиницу, переночевали…

– С… собака! – Царевич ударил Ивана в лицо. – Еще указываешь мне… А-а-а! – вдруг вскричал он, и лицо его перекосилось от злобы. – Тебя подкупили мои враги! На батюшкину сторону перешел! Говори, сознавайся! – Он ухватил слугу за горло и начал колотить головой о стенку кареты.

– Царевич, смилуйся! – взвыл Иван, – Ни сном, ни духом ни в чем не повинен!..

Разыскали дом Шёнборна. Граф узнал о неожиданном появлении царственного посетителя. Вице-канцлер[159] был очень Удивлен, приказал просить.

Он вышел в приемную, лакей ввел туда царевича. Алексей и вице-канцлер остались вдвоем в огромной комнате, тускло освещенной свечами.

Алексей сбросил шубу, на нем остался тёплый беличий камзол, на ногах – меховые сапоги. Прямые черные волосы растрепались, узкое бледное лицо было искажено страхом.

Вице-канцлер с возрастающим удивлением следил за странным поведением гостя. Алексей подбежал к нему, ухватил за руку:

– Здравствуйте, граф… – и, наклонясь совсем близко к его уху: – Здесь можно говорить свободно?

– Сделайте милость, ваше высочество! – отвечал Шёнборн.

– Вы не знаете, – забормотал, заикаясь, царевич, – я окружен шпионами, соглядатаями. За каждым шагом следят. Меня хотят убить, отравить! – истерически выкрикнул царевич.

Шёнборн привык всегда сохранять невозмутимость, он и теперь был совершенно хладнокровен.

– Успокойтесь, ваше высочество! Вы у друга. Здесь никого нет, ничто не угрожает вам.

– Ах, если б вы знали, граф! Но слушайте… У вас есть пиво? Прикажите подать мне!

Граф отдал распоряжение. Пива не нашлось. Через несколько минут принесли бутылку старого мозельского вина и два бокала.

Царевич налил бокал, расплескав вино на скатерть, поднес к губам, но вдруг остановился, вспомнив, как две недели назад сам подавал кубок со снотворным зельем Егору Маркову.

– А… сюда ничего не подмешали?

– Ваше высочество! – воскликнул оскорбленный Шёнборн.

Он налил себе вина и со словами: «За здоровье вашего высочества!» – осушил бокал до дна.

Успокоенный, Алексей выпил и налил себе вновь.

– Нужно ли говорить, граф? – сказал он, озираясь по сторонам с ужасом. За каждой портьерой ему мерещился сыщик, в каждом скрипе паркета слышались враждебные голоса. – Я бежал из России! Да, да, убежал, – заторопился он, боясь, что Шёнборн его перебьет. – Меня хотят погубить, отнять корону у меня и моих бедных детей… Я отдаюсь под покровительство цесаря! Он должен спасти мою жизнь! – Алексей снова выпил бокал. Вино возбуждало его, заставляло говорить все быстрее и несвязней. – Меня хотят постричь в монастырь, а я не хочу, не хочу, не хочу!!

Голос Алексея все повышался, перешел в исступленный визг.

Шёнборн молчал, тихо постукивая пальцами по столу.

Вражда между отцом и сыном давно была ему известна, но он не предполагал, что она зашла так далеко.

– Отец говорит, что я не годен ни к войне, ни к управлению! Неправда! – Алексей позабыл, что он сам всегда утверждал это в разговорах с отцом и в письмах. – У меня довольно ума! Меня ославили пьяницей! Да, я пью, пью! Но кто тому причина? Проклятый Меншиков! Это он приучил меня к кутежам… Я повторяю: цесарь должен спасти мою жизнь!