Два билета в никогда

– Вересень. Борис Евгеньевич. Я попрошу вас вернуться в дом и подождать меня там. Мне придется допросить каждого. Таков план действий на ближайшее время.

– Мы сами решим, что нам делать. – Анатолий посмотрел на Вересня с откровенной неприязнью.

– Не в этом случае. В любом другом – да. Но не в этом.

– Что вы хотите сказать?

– На территории вашего поместья совершено преступление. И убийца до сих пор может скрываться здесь. Среди находящихся в доме.

– Вы в своем уме?

– Конечно, – уверил Анатолия Вересень. – Еще раз настоятельно рекомендую вам вернуться в дом и оставаться там до приезда следственной группы.

– А мама? – Саша все еще не мог отлепиться от Беллы Романовны.

– Тело… – Полный муки взгляд Саши заставил Вересня поперхнуться. – Она… Она останется здесь.

– Нет. Она не останется.

– Я должен провести хотя бы первичный осмотр места преступления.

– Проводите. Делайте что хотите. Но она не останется.

Вересень испытующе посмотрел на Сашу и сдался:

– Хорошо. Но сначала… отойдите, пожалуйста.

Сыновья старухи безмолвно исполнили его приказание, и следователь занял место у тела. Вот он, проклятый этический момент, когда ему придется обшаривать труп на глазах у безутешных родственников! Проклиная в душе свою удивительную способность вечно оказываться не в то время и не в том месте, Вересень сосредоточился на карманах жертвы. Их было три: один (нагрудный) на пижамной куртке и два на халате. Пижама скупо выдала ему карамельку «Барбарис», зато халатный улов оказался намного богаче. Спецпакета у Бори не было, и он стянул с головы роскошную лисью шапку с хвостом – предмет зависти не только коллег-следователей, но и знакомых оперов во главе с и.о. начальника убойного отдела капитаном Литовченко. Через минуту в шапке уже лежали: еще одна карамелька – на этот раз «Дюшес», пара фантиков от конфет; несколько испещренных буквами и цифрами стикеров (из тех, что клеятся на холодильник), сложенный вчетверо листок с какой-то схемой, носовой платок и кусочек пазла.

И флешка.

Правое запястье Беллы Романовны обвивал узкий кожаный шнурок, который оканчивался карабином со сломанной застежкой. Подумав секунду, Вересень поманил пальцем Карину Габитовну:

– Знаете, что это такое?

– Шнур.

– Я сам вижу. Для чего он?

– М-м… Хозяйка носила на нем телефон.

– Ага. Осталось только найти его.

– Я могу посмотреть в рабочем кабинете, – начала было Карина, но следователь перебил ее:

– Большая просьба. В кабинет не входить.

– Хорошо. – Добрашку пожала плечами.

– Это касается всех. – Вересень чуть повысил голос, чтобы его услышали еще и мужчины. – Без исключения. В рабочий кабинет жертвы не входить.

Под его присмотром Саша и Анатолий уложили тело матери на покрывало, предусмотрительно захваченное Михалычем (до сих пор тот отирался поблизости, шумно вздыхая и дергая себя за бороду), и со своей скорбной ношей медленно двинулись в сторону особняка. За ними потянулась Карина, и лишь Михалыч остался стоять на месте.

– Что ж ты ничего не сказал, а, Боря? – с обидой бросил он. – Водку мою пил, Новый год вот вместе встретили, а ничего не сказал.

– Что я должен был сказать?

– Что ты того… такая важная птица. Я перед тобой, можно сказать, сегодня ночью всю душу вывернул. А ты… ни гу-гу.

Это была чистая правда. Полночи Михалыч потчевал Вересня историями из своей забубенной жизни, в которой чего только не приключилось. Михалыч участвовал в штурме дворца Амина («вот сидишь ты тут, Боря, и не знаешь, что перед тобой подполковник ГРУ»), выиграл по очкам бой со знаменитым кубинским боксером Теофило Стивенсоном («вот сидишь ты тут, Боря, и не знаешь, что перед тобой мастер спорта международного класса) и едва не попал на околоземную орбиту («вот сидишь ты тут, Боря, и не знаешь, что перед тобой член отряда космонавтов). Михалыч был лично знаком с Фиделем Кастро и членами Политбюро Пельше, Долгих и Капитоновым. А после первой бутылки водки к ним прибавились балерина Майя Плисецкая и актриса Людмила Гурченко. Михалыч, конечно, врал как сивый мерин, но это было безобидное вранье. Настолько занятное и цветастое, что Вересень даже не стал ловить бородача на явных несуразностях. Лишь позволил себе спросить один раз:

– Как же ты, при такой героической биографии, очутился здесь?

– А вот так и очутился, – ушел от прямого ответа Михалыч. – Человек предполагает, а Бог располагает. От тюрьмы до от сумы не зарекайся. Знал бы прикуп – жил бы в Сочи.

У Вересня была надежда подбить Михалыча на тайный визит в особняк – там они могли бы поискать дурацкого парня. Но Михалыч слишком много выпил и, упав головой на стол, захрапел прямо посередине рассказа о товарище Пельше, снабжавшем ЦРУ разведданными.

– …Хозяйка-то хорошая была, Михалыч?

– Змея.

– А про Карину что скажешь?

– Змея.

– А дети?

– От осинки не родятся апельсинки.

– Как думаешь, кто мог желать ее смерти?