Два билета в никогда

Мы сидим в «Макдоналдсе» – друг напротив друга. Обычно мы сидим рядом, крепко обнявшись, но сегодня – особенный случай. И «Макдоналдс» особенный, с ним определенно что-то связано. И я бы обязательно вспомнила – что, но сейчас занята совсем другим. Я вытягиваю правую руку в направлении Старостина и слегка растопыриваю пальцы.

– Посмотри на меня.

– Я смотрю.

Он тоже вытягивает руку осторожно касается моих пальцев кончиками своих. Старостинская рука чуть подрагивает, и я чувствую, как от соприкосновения под кожей разливается особенное покалывающее тепло.

– Скажи… Готов ли ты совершить что-то серьезное ради кого-нибудь? Совершить непоправимое?

Кадык Старостина дергается, но теперь я точно знаю, что за ним ничего нет. Даже завалящей древесной лягушки.

Давным-давно я украла его сердце. Кем бы оно ни было.

– Готов, – шепчет Старостин, и его ярко-синие глаза темнеют до фиолетового. – Ты сама знаешь. Ради тебя.

Часть вторая Вечерние посетители

* * *

Спустя 9 часов после убийства

…Ни хера себе за хлебушком сходили! – подумал Вересень. Даже с каким-то восторгом. Гибельным – сказал бы поэт. А еще Вересень подумал, что если бы не застрял в служебной командировке, то сейчас бы прогуливался по Ростову Великому вместе с чудесной немкой Мишей Нойманн и капитаном Литовченко. О встрече Нового года в декорациях Золотого кольца России они договаривались на протяжении последних пяти месяцев, и капитану даже удалось подогнать к искомым датам свой куцый недельный отпуск. Об отпуске договорился и Вересень, но привычка начальства везде и всюду затыкать им дыры сыграла со следователем злую шутку. За две недели до Нового года его откомандировали в Выборг, помочь местным ребятам в поисках убийцы криминального авторитета Васи Подковы, в последние годы промышлявшего контрабандой сигарет. Дело оказалось не то чтобы таким уж сложным, но вязким и муторным, и освободился Вересень лишь к утру тридцать первого декабря, когда на идее Ростова Великого можно было смело ставить крест. То есть гипотетически он мог бы добраться до Ростова к новогодней ночи и даже раньше: расстояние было не так уж велико, всего-то семьсот километров по прямой. Но в результате они с Мандарином не доехали даже до Питера. Застигнутый врасплох стремительно ухудшающимися погодными условиями и собственным (расцветшим на почве хронической усталости) слабоумием, Вересень свернул не на ту дорогу и оказался в окрестностях поместья «Приятное знакомство».

Нельзя сказать, что знакомство с некоторыми его обитателями было таким уж приятным, но Вересень был благодарен небу за то, что не замерз в машине посреди снежным заносов (а такой исход был вполне вероятен), а получил пристанище и кров.

Повезло, – сказал он сам себе вчера вечером.

Повезло… как утопленнику. Вот черт, – это был девиз сегодняшнего утра, которое началось с трупа.

Вересень стоял рядом с ним, посередине снежной пустоши, метрах в трехстах от особняка с башенками, и в голове его заезженной пластинкой прокручивалась одна и та же фраза: «Ни хера себе за хлебушком сходили – ни хера себе за хлебушком сходили – ни хера…» Впрочем, пластинка отнюдь не мешала ему оценивать ситуацию и делать первые прикидки по месту преступления.

Слегка припорошенное снегом тело принадлежало пожилой женщине. Взглянув на нее, следователь поёжился: одежда потерпевшей состояла из легкого шелкового халата, наброшенного на шелковую же пижаму. Из-под задранных, задубевших на морозе штанин торчали босые ноги. Вересень покрутил головой в поисках тапочек – не могла же старуха прийти сюда босиком! При таком морозе и двадцати метров без обуви не пройдешь, скопытишься, а тут речь о трехстах.

Тапочек нигде не было.

Старуха лежала ничком, привалившись на правый бок, а с левой стороны, в районе сердца, на пижаме и халате, расплылось большое красное пятно. Мгновенная смерть – это было так же очевидно, как и то, что на Борю свалилось очередное убийство.

– Уходите. Нечего вам здесь делать! Убирайтесь.