Два апреля

Кинохроника, до этого квелая и незаметная, на канале вдруг воспрянула. Згурский (опять небритый), бегал взад-вперед, вверх и вниз по палубам, мостикам и трапам, стрекотал длиннодулым аппаратом. Эра носилась по судну своими путями, орудуя одновременно пером и магнитофоном.

- Тоже авралят, - одобрительно заметил рулевой Федоров, обреченный за свое мастерство бессменно стоять за штурвалом всю Повенецкую лестницу.

Глаза старпома в минуты затишья замирали на похорошевшей в работе журналистке. Марат Петрович вздыхал, почесывал подбородок, вдруг принимался бормотать нечленораздельное. Он улыбался, хмурился, тер руки, тряс коленкой и часто курил.

- Что это вы шаманите, Марат Петрович? - спросил Овцын.

Эра побежала на верхний мостик по крутому трапу. Старпом задрал голову.

- Сказка, - вздохнул старпом, когда скрылись стройные ноги.

- По-моему, не очень, - возразил Овцын.

Марат Петрович посмотрел на него пренебрежительно, чего не позволял себе прежде.

- Что вы понимаете... Мне хочется молиться на эту женщину.

- Похоже, что на нее молятся без вашей помощи.

- Что? Вы хотите сказать - Згурский? - Марат Петрович рассмеялся. -Згурский заходит к ней в каюту только затем, чтобы послушать сделанные за день записи. Згурский молится на свою семью. У него жена и двое детей. Если вы скажете, что кто-то посмотрел на Эру Николаевну вожделенно, он ужасно удивится.

- Все равно, Марат Петрович, я прошу вас не учинять на судне пандемониум...

- Простите... - вздохнул старпом. - Если б вы знали, какой это крепкий орешек, вы бы не волновались.

- А вы уже знаете, какой это крепкий орешек?

- Увы. Мне остается только шаманить, как вы метко выразились, товарищ капитан.

Разговор этот вспомнился в Беломорске. Близко была ночь - впрочем, какая то ночь, если свободно можно прочесть объявление на столбе: «Пропала коза. Серая, с рогами...», а на севере, где молы порта, розовый свет так и не гаснет у горизонта.

Овцын только что вернулся из города. Навещал давних знакомцев, оседлых цыган. Познакомился он с ними в пятьдесят девятом. Тогда их усадили, специально улицу построили на окраине... Цыгане перед каждым домом (дали по рубленому дому на семью) поставили шатер, развели костры на улице, тут же и стряпали и плясали. Посмеивались: ненадолго, мол, уйдем. Теперь шатров на улице не было, костры не пылали. Новые дома почернели и уже ничем не отличались от прочих построек. Стали бродяги-цыгане полноправными гражданами...

Он сидел в полутемной каюте и думал, не включая света, что грустно цыганам топтаться на одном месте в каменисто-болотистой Карелии, а с другой стороны, нельзя же допустить, чтобы бродило по цивилизованному государству целое племя, не признающее законов. Что хорошо одному, другому во вред. Если все улягутся смирно, тогда никто никому мешать не будет. Единственный вариант всеобщего удовольствия.

Постучались. Он крикнул:

- Войдите!

Зашла Эра, пригляделась, спросила:

- К вам можно?

- Ко мне можно, - сказал Овцын, не вставая и делая вид, что ему очень, интересно смотреть на розовые штрихи вечерней зари, пересекающие окна. -Садитесь рядышком, Эра Николаевна. Какие боги указали вам путь в мою одинокую келью?

- Я без богов справляюсь, - сказала журналистка и села, но не на диван, а к столу.

- Вот как... Никакой мистики? Знаете свою цель и идете к ней наикратчайшим свыше одобренным путем?

- Разве это смешно?

- А я и не смеюсь.

- Значит, мне показалось, - сказала она. - Я должна извиниться, что пришла так поздно. Но вас не было весь вечер.

- А у вас сегодня по плану интервью с капитаном ?.. - Он улыбнулся. -Я навестил знакомых. Цыган. Отобрали у них кибитки, дали дома, прописали в городе Беломорске. Ни степями от них теперь не пахнет, ни дымом таборных костров. Хромовые сапожки стоптались, плисовые шаровары сносились, поют вразброд. Пушкин не стал бы писать гениальные стихи про таких цыган. Жалко. Вы улыбаетесь?

- Я недавно возвращалась из-за города на электричке, - сказала Эра. -Пол вагона было цыган. У каждого новенький термос.

Овцын расхохотался.

- Грандиозная выдумка! Кочевник с термосом... Как вам живется на «Кутузове»?

- Очень благополучно, - сказала Эра. - Как в гостинице с табльдотом.

- Вам не нравится благополучие?

- Представьте себе, не нравится, - вызывающе, как будто Овцын не был способен представить такого, сказала Эра. - Я слишком благополучно живу. Будто чья-то рука тщательно оберегает меня от трудностей, достающихся другим. - Она усмехнулась. - Стыдно кому-нибудь рассказать: поехала в командировку в Арктику, а каждое утро принимаю ванну и даже не надо переодеваться в брюки. И так всегда у меня... Чего я только не делала!.. Уезжала из Москвы насовсем. Какая-то сила брала меня за шиворот и, как я ни барахталась, возвращала обратно. Пыталась разрушить хоть внешнее благополучие, ушла из дому в общежитие.

- Разрушили?

Эра покачала головой.

- Наоборот. Родители поняли мой шаг по-своему, разменяли большую квартиру на две маленьких и одну отдали мне.

- Вы могли не взять.