Два апреля

В четыре часа утра Овцын, дрожа на морозном ветру, смотрел, как спускают первый трал нового года. Тучи, словно сообразив, что праздник кончился, опять заволокли небо. Они спускались все ниже, и вскоре замутнелись, расплылись и исчезли огни соседних судов. Глухо, как сквозь спущенные уши меховой шапки, слышались их туманные сигналы. Свирепо ревел над головой собственный гудок. Капитан, никогда не заходивший в рубку в вахту старпома, теперь стоял у раскрытого окна, напряженно вглядываясь в глухую тьму. Ноздри широкого носа шевелились. Радист, которому туман никогда не мешает делать свое дело, занес в рубку поздравительные радиограммы. Увидев, что никто не обращает внимания на него, радист положил бланки на штурманский стол и удалился.

Внезапно капитан выбежал на левое крыло мостика. Овцын вышел вслед и смотрел туда же, куда смотрел капитан, но он ничего не видел, пока

Кошастый не заорал, вскинув кулаки:

- Куда ж ты прешь... лапоть вяленый... распротак твою... в колено..!

Тогда Овцын увидел три расположенных треугольником слабых пятна.

Треугольник проплывал за кормой на вполне безопасном для «Березани» расстоянии, однако Кошастый ярился, махал кулаками и изрыгал отчаянную хулу.

- ......! - сказал Кошастый, умолк и закрыл лицо локтем.

Через секунду «Березань» вздрогнула и заметно прибавила ходу.

«Трал обрезал», - понял Овцын.

- Старпом, дайте «стоп»! - крикнул Кошастый. - И ведь не узнаешь кто. Ходом идет, подлец, без трала. Его не догонишь...

Он быстро остыл, произнес в утешение:

- Сетка была старая, хреновенькая. Дырка на дырке. Рвань. Я, как туман учую, всегда велю этот трал ставить. Не жалко, а жалко, что кабеля

погибли, да ваеров сколько, ....., оттяпал... Вы этот инцидент в блокнот не

записывайте, везде дураки встречаются, какая работа без них обходится? Не пишите, не стоит того.

- Не буду, - сказал Овцын. - Это ясно.

- Тралмейстер, правый трал к спуску готовить! - проорал капитан Кошастый, и сапоги загрохотали внизу по палубе.

Залязгала лебедка, вытягивая из моря оборванные ваера.

- Бывает, - совсем успокоился капитан Кошастый.

Спустившись в каюту и отогревшись, Овцын сел к столу, раскрыл блокнот и записал все, что запомнилось из виртуозной брани капитана Кошастого. Потом снова поднялся в рубку, глянул, что «Березань» еще дрейфует. В никем еще не тронутой пачке радиограмм нашел на свое имя одну - от матери. Спускаясь обратно в подпалубный коридор, напевал не всерьез и негромко строчки из старинной матросской песни:

Жена найдет себе другого,

А мать сыночка никогда...

20

Читая рукопись, Юра Фролов временами вскидывал брови, потирал руки и чмокал губами. Иногда возвращался и перечитывал несколько страниц. Овцын сидел, покуривал и был уверен, что вещь получилась, а после того, как Эра перепечатала ее, приобрела даже некоторый лоск. Правда, хвалила она сдержанно. За каждым похвальным словом ощущалось невысказанное «но»...

- Годится, - сказал Фролов. - Очень годится. «Умри, Денис, лучше не напишешь!» На морскую тему. Несемся к шефу.

Редактор, еще более обрюзгший и посеревший, протянул Овцыну руку, не приподнявшись с кресла. Прочитав рукопись, он взглянул на Фролова, попросил:

- Вы идите, Юрий Владимирович, а мы тут поговорим.

- Отличная вещь, - высказался все-таки Юра Фролов, прежде чем выйти.

- Совершенно непригодная вещь, - произнес редактор, когда за Юрой затворилась дверь. - И я не вижу, что тут можно поправить. Пожалуй, не стоит править.

- Я и не собираюсь править, - сказал Овцын, удивленный и уязвленный. - Хотя бы потому, что не умею... Можно узнать, почему это совершенно непригодно?

- Можно, - кивнул редактор. - Это невесело, Иван Андреевич. Вы забрались в тему несколько глубже, чем положено газете. Порядочно глубже.

И получилось, что вы говорите то, о чем воспитанные люди обязаны умалчивать. Не потому, что надо скрывать, а потому, что нет доблести повторять, что каждый из нас под одеждой голый. Вы меня понимаете?

- Не очень.

- Жаль, - вздохнул редактор. - Хорошо, выскажусь проще. Ваша работа не годится мне потому, что в ней нет приподнятости, нет стремления к еще не достигнутому, нет вдохновляющего примера для рядового читателя и нет - и конце концов - призыва. Она вызывает душевное беспокойство, понимаете, это при нашем-то тираже. Уже помимо того, что истины типа «человек произошел от обезьяны» не нуждаются в широкой пропаганде.

- Я не пропагандирую эту истину, - заметил Овцын.

- Вы пропагандируете и это и еще много невеселого, - сказал редактор.