Два апреля

Прошла неделя, и Овцын почувствовал, что сыт по горло и пляжем, и бездельем, и вечерними пирушками с Евсеевниными приятелями, на которые его с Эрой Евсеевна приглашала со слово обильным радушием, граничащим с насилием. Коробило от прекрасных восточных глаз собутыльников, вспыхивающих плотоядным пламенем при виде его жены. Но отказываться от приглашений было невозможно, Евсеевна смертельно обиделась бы, а в ненависти она так же неистова, как и в приязни.

- Никого отдыхающих не желаю за столом видеть, только тебя, сердце ты мое, и жену твою красавицу! - повторяла Евсеевна.

Приходилось идти, хоть и до чертиков опротивело уже горьковатое Амвросиево вино, пряная, не по-русски пахнущая еда, а особенно непременные к каждому стакану тосты, длинные и извилистые, как горные тропы.

- Трудно с ними белому человеку, - вздыхал покуривавший на завалинке у своего сарая «плюгавик», когда Овцын и Эра среди ночи шли мимо него к себе домой, вполголоса бранясь.

Начался октябрь, но погода не менялась, было все так же жарко и безоблачно, только прибавилось колкой сосновой хвои на тропинке, пожелтела трава и посыпались листья с виноградных лоз.

Овцын все чаще думал о своих: где они, ребятишки, что гонят, куда, каково им в заштормившей, в заледеневающей осенней Арктике? Глядя с пляжа на горизонт, где появлялись порой белые теплоходы Черноморского пароходства, идущие налево - в Батуми и направо - в Сочи, он испытывал ощущение потери, и тогда никакие ласки понимавшей его взгляды Эры не могли привести в равновесие душу. Он был одинок, вышиблен из жизни, ни на что не способен.

- Ну, давай уедем? - говорила Эра.

- Куда?

- Куда хочешь.

- А там что?

- Что-нибудь да будет, - говорила она.

Что-нибудь ему не годилось.

- У нас в училище был комсорг Митя Валдайский. Однажды на бурном собрании по поводу катастрофического снижения какого-то уровня он поднялся с места, воздел руку и заявил: «Товарищи! Хватит переливать из пустого в порожнее. Я вношу конкретное предложение: надо что-то делать!»

- Да, да, - сказала Эра. - Бывает.

Что-то надо было делать, потому что будущее виделось ему все более мрачным и, наконец, стало похоже цветом на то небо, которое нависло над «Кутузовым» в Баренцевом море. Не может человек болтаться, как рыба без пристанища, да и всякое ли пристанище ему годится ?

- Уедем в Ленинград, - сказала Эра. - Будем жить у твоей мамы. Разве это так уж невыносимо?

- Так уж.

- Снимем комнату. Что мы, не заработаем на комнату?

- Глупая девчонка, - улыбнулся он криво, - разве ты вышла замуж, чтобы иметь лишние неудобства? Да и работать в Ленинграде тебе будет неинтересно.

- Ты-то откуда знаешь? - спросила она.

Он сказал:

- Сейчас я ничего не знаю. Сейчас мне все только кажется. Я не знаю, что со мной будет завтра. И ничего в этом нет увлекательного, одна хандра.

Лаская собаку Розу, которая теперь ходила с ними даже, в кино и спала там до конца сеанса под стульями, Эра высказалась:

- Посмотри, собака Роза, мой муж совершенно пал духом. Как мне не повезло, что я связала свою гульбу с таким слабым мужчиной. Оказывается, он всю жизнь делал из себя капитана и не думал о том, что прежде всего надо сделать из себя человека. На что он годен без своей профессии? Тебе жалко меня, собака Роза?

Тихо заурчала истомленная жарой и ласками собака Роза, она уперлась лапами Эре в бедро и выгнула спину.

Он пошел к морю и уплыл далеко; скрылись из виду и пляж и реликтовая роща, только темно-синие вершины гор с нанизанными на них облаками торчали еще поверх округлившегося моря. «Интересно, какая здесь граница территориальной зоны? - подумал он. - Пожалуй, я уже выплыл в международные воды...»

Он раскинул руки и решил полежать здесь, вдали от всех неустройств и забот, наедине с небом, безмятежным и величественным, в море, ласковом и теплом, как сонное объятие. Он думал, что жизнь хороша, что она всегда хороша, - черт бы побрал всех зануд и меланхоликов! - только надо всегда ощущать ее, всякую, и нет на нашем круглом свете места, в котором он сходился бы клином. И права Эра. Он совершенно безобразно расклеился. Не человек, а баба в спущенных чулках...

Внезапно и бесшумно, как бы вывернув из-за угла, появился катер под зеленым флагом, с несоразмерно большим пулеметом на носу. Катер заглушил мотор и на инерции приближался к Овцыну. Два матроса стояли на палубе. Молоденький лейтенант в распахнутом кителе, в фуражке, сбитой на затылок, заинтересованно разглядывал лежащего на воде человека.

- Требуется какая-нибудь помощь? - спросил, наконец, лейтенант.

«Пожалуй, я в международных водах», - подумал Овцын и сказал:

- Благодарю. Стакан чаю, если имеете.

- Ковальчук, стакан чаю, мигом! - крикнул лейтенант, обрадовавшись неожиданной просьбе.

Матрос нырнул и люк под мостиком.

Лейтенант пригласил:

- Забирайтесь на борт.

Овцын влез на невысокий борт катера, отжал воду с волос. Нагретая солнцем металлическая палуба обжигала ноги.

- Поднимайтесь на мостик, - сказал лейтенант. - Здесь у меня комфорт.

Особого комфорта на мостике, конечно, не оказалось, только