Два адмирала

— Клянусь святым Георгием, ты прав, Атвуд! Следовательно, бедный старик бился все из-за того, чтоб пояснить нам, каким образом он желает распорядиться своим состоянием. Но что же он разумел под словом «nullius»? Быть не может, чтоб он хотел этим сказать, что он ничего не имеет?

— О, я ручаюсь, сэр Джервез, что вы не так поясняете это слово, как надо, — отвечал викарий. — Дела сэра Вичерли в самом лучшем состоянии; кроме того, у него лежат большие деньги в банках.

— Итак, господа, нам сегодня более нечего здесь делать. Один доктор уже приехал, а Блюуатер, вероятно, пришлет с эскадры еще одного или двух. Завтра утром, если сэр Вичерли будет в состоянии говорить, мы окончим это дело надлежащим образом.

После этого все трое расстались; адмирал и секретарь ушли спать в свои комнаты, а викарию тоже приготовили немедленно постель.

Глава X

Заставьте врачей, чтобы они восстановили кровообращение в наших венах и возродили биение пульса одними лишь словесными доводами, и тогда, милорд, вы можете постараться возбудить любовь рассуждениями.

Юнг

В то самое время, как сцена, описанная нами в предыдущей главе, происходила в комнате больного, Блюуатер вместе с миссис Доттон и Милдред отправился домой в дедовской карете баронета. Он ни под каким видом не хотел уступить своей давнишней привычке нигде не ночевать, как только на судне, — и таким образом, отправляясь к берегу, предложил своим прекрасным собеседницам места в карете, чтоб завезти их домой. Причина такого предложения заключалась в желании адмирала избавить их от дальнейших нападок корыстолюбивого отца и мужа, по крайней мере до тех пор, пока он будет находиться в лучшем расположении духа, и, пока карета медленно приближалась к дому, Блюуатеру пришлось выслушать много рассказов с прекрасных качествах баронета. Наконец, экипаж остановился у дверей дома Доттона, и все трое вышли.

Хотя утро того дня и было несколько туманное, но солнце закатилось за тем безоблачным и светлым небосклоном, который так часто лежит очаровательным сводом над островом Великобритании. Ночь была ясная, лунная. Расстилавшаяся перед глазами наших спутников равнина представляла волнистые возвышения, покрытые свежей, мягкой зеленью.

— Какая чудная ночь! — воскликнул Блюуатер, помогая Милдред выйти из экипажа. — Кажется, как бы приятно ни качалась в эту минуту койка, но ее не скоро захочется занять.

— И немудрено, в эти минуты нам вовсе не до сна, — отвечала печально Милдред. — Эта дивная прелесть ночи и усталого заставит забыть о сне.

— Мне приятно слышать, что вы согласны со мной, Милдред, — сказал Блюуатер, называя свою собеседницу, сам того не замечая, дружески, просто по имени, без всяких титулов.

С отъехавшей каретой снова наступила тишина и спокойствие. Госпожа Доттон отправилась домой, к своим домашним занятиям, между тем как контр-адмирал предложил Милдред руку, и они подошли вместе к краю обрыва.

Редко моряку удается видеть при лунном свете картину природы великолепнее той, которая представлялась в эту минуту взорам Блюуатера и Милдред. Перед их глазами предстал великолепный флот, тихо покачивающийся на якорях; шестнадцать парусов различной величины и формы колыхались в воздухе и обнаруживали тот удивительный порядок, царствовавший во всей эскадре, который умеет внушить хороший начальник даже самым ленивым и неповоротливым матросам.

Разумеется, этот факт не ускользнул от Милдред; и она невольно выразила ему свое удивление.

— Хотя в моих глазах каждое судно не лишено своей приятности, — сказала она, — но ваши суда, сэр Блюуатер, имеют какую-то особую прелесть.

— Потому, моя милая наблюдательница, что они, действительно, необыкновенно хороши. Сэр Джервез так же мало терпит в своей эскадре дурное судно, как пэр дурную жену, если она не чрезмерно богата.

— Да, я не раз слышала, что мужчины в этом случае легко теряют свои сердца, но я не знала, что они так откровенно в этом сознаются, — сказала, смеясь, Милдред.

— Вероятно, эта истина передана вам вашей матушкой, — отвечал контр-адмирал призадумавшись. — Я желал бы, мой милый друг, иметь с вами те же отношения, какие предоставлены одним только близким родственникам, — тогда я осмелился бы дать вам маленький совет. Я никогда еще не чувствовал столь сильного желания предостеречь невинное создание от угрожающей ему опасности, как в эту минуту. О, если бы я имел подобную смелость!

— Мне кажется, адмирал, что не смелость, а долг каждого благородного человека предупредить ближнего об опасности, которая известна ему и неизвестна тому, кому она угрожает.

— Так слушайте же, что я буду говорить вам, и не прерывайте слов моих, если они будут слишком смелы, потому что это не апелляция к вашему сердцу, но предосторожность не отдавать его. Я решительно уверен, что молодой человек, который у меня в виду, только показывает вид, будто обожает вас.