Душевная травма<br />(Рассказы о тех, кто рядом, и о себе самом)

Вот Иван Харитонович и распорядился отметить событие в культурной жизни села: стол накрыть заранее и по первому классу — с поросятами! — с тем чтобы сразу же по окончании спектакля пригласить дорогих гостей отужинать с представителями колхозной общественности.

Угощение и стол для артистов готовила Лукерья Власьевна Пушкарева, или «бабушка Луша», любимица колхозных трактористов, ветхая старушка, еле-еле душа в теле, но великая мастерица по своей части. А помогали ей три девушки — три невесты, веселые, звонкие хохотушки. И все три — Маруси!

— Ну как, Иван Харитонович, принимаете нашу работу? — умильно щурясь, спрашивает бабушка Луша председателя.

Иван Харитонович — в белой сорочке с галстуком, в новом костюме, свежепобритый, пронзительно пахнущий одеколоном и очень торжественный — долго и придирчиво, будто он проверяет глубину вспашки в поле, осматривает накрытый стол, потом, тронув рукой подстриженные щеточкой сивые усы и проглотив вдруг набежавшую слюну, произносит:

— Вроде все соответствует. Поросята-то какие красавчики!

— Не хуже, чем когда болгар принимали! — гордо говорит одна из Марусь, полная белолицая брюнетка с темным пушком на верхней капризной губке.

— Наш колхоз, девчата, известный, нам неудобно скудно гостей принимать! — обращаясь к трем Марусям, внушительно разъясняет Иван Харитонович. — Однако находятся среди нас такие товарищи, которые советуют скаредничать, как… жадная теща!

Три Маруси, которые понимают, что этот тонкий намек адресован Тестеву Петру Потапычу, желчному председателю ревизионной комиссии колхоза, прыскают от смеха.

— И тем более — артисты заслуживают! — продолжает Иван Харитонович. — Я, когда ездил на конференцию, смотрел у них в театре драму «Гроза» Островского. Знаете такое произведение?

— Знаем! — хором отвечают три Маруси.

— Сильное произведение! Молодая артистка, очень прекрасная — забыл фамилию! — Катерину играла, которая в Волгу бросается. Весь театр слезами изошел!

— И вы тоже плакали, Иван Харитонович? — спрашивает Маруся, брюнетка с бесовскими глазами.

— А что я, хуже других?

Три Маруси снова разом, как по команде, прыскают. Иван Харитонович с серьезным лицом смотрит на ручные часы.

— Ого! Сейчас звонок будет! Пора в зал идти! Ступайте, девчата. И вы идите, Лукерья Власьевна, а комнату я пока на ключ запру, а то заберутся сюда наши боевые пацаны и дадут жизни этому банкету!

Бабушка Луша ласково кивает головой своим помощницам:

— Идите, девочки! Я уж здесь посижу, постерегу!

Появляется Иван Харитонович снова в комнате хорового кружка через час, в конце первого антракта. Вид у него уже не такой торжественный и сияющий, на лице озабоченность и даже тревога, во всех движениях некоторая растерянность.

— Взвар принесли! — радостно докладывает председателю повариха. — Ну и взвар! Прямо-таки царь-взвар! Как вино! Хотите попробовать, Иван Харитонович?

— Дайте! Хотя нет, не надо. И вообще… поросята-то зачем, собственно говоря!

Взглянув на потускневшее лицо председателя, догадливая бабушка Луша сочувственно спрашивает:

— Не дотягивают артисты до поросят?

— Не дотягивают, Лукерья Власьевна! Сначала вроде ничего было. А потом такая скукота пошла, сил нет терпеть. И ведь вроде похоже, что из колхозной жизни, а с другой стороны, какая же это наша жизнь?! Фотографические карточки такие бывают с недодержанного снимка — ничего не разберешь, все как в тумане, словно молоком облитое. Ходят какие-то люди по сцене, говорят разные слова. А к чему, зачем?!

Огорченный Иван Харитонович, пожав в тяжелом недоумении плечами, присаживается к столу, закуривает.

— Тестев Петр Потапыч уже подходил ко мне, тряс рыжей своей бороденкой, намекал, язва, на допущенный расход. Я, мол, тебя предупреждал, чтобы поаккуратней. Беда!..

Председатель колхоза тушит недокуренную папиросу в пепельнице и, вздохнув, уходит смотреть второй акт.

Однако и второй акт не приносит облегчения его встревоженной душе. Возвращается он в комнату хорового кружка туча тучей, молча садится и начинает барабанить пальцами по столу.

Повариха робко говорит:

— Ну как, Иван Харитонович, не распогодилось?

— Какое там! — Председатель безнадежно машет рукой. — Еще гуще скукота пошла. Некоторые колхозники уже стали по домам расходиться. А Тестев Петр Потапыч аж синий сделался от злости, как удавленник. «Я, грозит, тебя еще на общее собрание выставлю за этот банкет!..» Лукерья Власьевна, а где же поросята?!

— Сами же говорили, что не дотягивают они до поросят. А у нас завтра в клубе механизаторов премируют, забыли? Вот я и спланировала сегодняшних поросят на завтрашний ужин товарищеский. Я их пока к себе в погреб отнесла — рядом ведь живу!

— Ишь вы, какая быстрая! Позвольте… а гуси где?!

— Там же, в погребе. Я так думаю, Иван Харитонович, что до гусей этот спектакль тоже не дотянет!..

В третий раз Иван Харитонович появляется в комнате хорового кружка за полчаса до конца спектакля. Он мрачен по-прежнему, но по выражению его энергичного лица заметно, что он принял какое-то решение и намерен твердо проводить его в жизнь.