Душевная травма<br />(Рассказы о тех, кто рядом, и о себе самом)

— Уже был подготовлен приказ о переводе Норкина в цех, непосредственно на производство, но тут произошла некая неожиданность, — сказал директор. — Некий, как вы, писатели, говорите, «сюжетный поворот». Норкин, поднимаясь по лестнице к себе на третий этаж, оступился, упал и сломал ногу. Сложный перелом! Ему пришлось лечь в больницу. Вызывал «скорую помощь» и все устраивал по этой части Заквасин. Потом ходил к Норкину в больницу — нужно было консультироваться с беднягой по некоторым нашим техническим вопросам срочного характера. А потом… Короче говоря, как это говорится, «на почве сломанной ноги» наши «враги» сначала сблизились, а потом подружились. Сейчас вместе на рыбалку ездят по воскресеньям. Я был как-то на семейном торжестве у Норкина — на серебряной свадьбе. Конечно, там был и Заквасин с женой. Он пел. Знаете, есть такая песня: «Хлеба горбушку и ту пополам!» Когда Заквасин ее пел, у Норкина слезы были на глазах — сам видел! Так что жизнь сама распорядилась — мелкие повседневные дрязги отсеяла, а главное оставила. Иногда полезно бывает ногу поломать!

Мы посмеялись.

— Да, я же самое главное вам не рассказал! — спохватился директор. — Вскоре после того, как Норкин выписался из больницы и еще с палочкой появился на заводе, он пришел ко мне и, смущаясь, попросил, если это возможно, вернуть ему его «анонимную» анкету — он хочет внести в нее «некоторые коррективы». Я виду не подал, вынул из своего стола пачку анкет и сказал: «Найдите тут свою». Он взял и, очень довольный, пошел к себе, этак бодро постукивая палкой. Только он ушел, является Заквасин. С той же просьбой! «Надо кое-что откорректировать в анкете». — «Пожалуйста, Вячеслав Иванович, берите, я даже отвернусь, чтобы ничем и никак не нарушать принципа анонимности».

Оба они сдали анкеты заново, и, как вы понимаете, вторые варианты этих анкет разительно отличались от первых в части моральных характеристик, которые инженеры Норкин и Заквасин давали друг другу.

— А как они сейчас? Они по-прежнему работают в одном отделе? — спросил я.

Лицо директора стало строгим. Он поправил очки на тонком носу и сказал:

— Возникла необходимость укрепить техническое руководство одного из ведущих наших цехов, и мы с главным инженером направили туда Норкина. А Заквасин остался в отделе.

Тут директор снова тонко улыбнулся.

— Может быть, оно так и лучше. Тут у нас кроме чисто деловых были, не скрою, и соображения мудрой перестраховки. Человеческую дружбу надо ценить. И беречь!.. Не только в житейском аспекте, но и в административном порядке.

На столе у него зазвонило сразу три телефона. Я понял, что мне пора уходить.

ЗАГАДОЧНАЯ ТОСЯ

Коля Воронин, семнадцатилетний здоровяк — кровь с молоком! — работал в одном громком столичном ресторане. Что он там делал? Он смалил петухов!

В белоснежном халате, в белой накрахмаленной шапочке на длинноволосой голове — ни дать ни взять молодой ассистент знаменитого хирурга! — Коля стоял в просторной подвальной комнате с кафельным полом и ловко орудовал газовой горелкой, похожей на паяльник, облизывая гудящим огоньком тушки цыплят так, чтобы на них не оставалось ни пуха, ни пера. Обработанную тушку Коля бросал в корзину. Когда она наполнялась, ее уносили.

Осмаленные Колей петушки превращались затем в цыплят табака на другом конце улицы: кухня ресторана рассылала свои полуфабрикаты во все кафе, закусочные и ресторанчики целого городского района. Так что, собственно говоря, это была не кухня в обычном понимании, а цех питания.

Когда Колю приняли туда на работу, шеф-повар, полный, величественный, с лоснящимися, свежевыбритыми щеками, в белой сорочке с шелковым галстуком под белым халатом (Коля подумал, глядя на него: «Ишь ты какой замминистра!»), сказал ему:

— Ты, парень, должен ценить свое место работы. Мы тут работаем на уровне современных требований технического прогресса в сфере питания. Запомни и осознай!

Коля пообещал запомнить и осознать и пошел смалить своих петухов.

Обладая внешностью тяжелоатлета, Коля Воронин был застенчивым и мечтательным юнцом, жил тихо, скромно, с матерью-пенсионеркой, в прошлом официанткой из рабочей столовки.

Коле его работа нравилась — она располагала к мечтам. Он смалил петухов, грезя наяву: то видел себя в деревне, куда ездил с матерью летом, на деревенской речке с ее тихими заводями, зеленый лужок и белых гусей на нем; то ему казалось, что он — космонавт и летит на далекую планету сквозь неземной огонь, бушующий за непроницаемыми стенками его звездолета.

Однажды, грезя так, он неожиданно для себя сочинил стихотворение. Это была шутливая ода в честь молодого петушка — друга человека. Кончалась она так:

Хоть ты и съеден без остатка,
Но вспоминать тебя мне сладко!

Эту оду Коля в свой выходной день отнес в молодежную газету — она печатала стихи начинающих поэтов. Принял его сотрудник редакции — очень важный и очень нарядный очкарик, чуть постарше на вид, чем Коля.

Очкарик был хмур и строг.

— Это что у тебя?

— Ода! — жалобно вякнул Коля.