Душераздирающее творение ошеломляющего гения

Теперь останавливаются все. Ждут и смотрят, пока я к ним бегу.

В двадцати шагах останавливаюсь и упираюсь руками в бока, тяжело дыша.

— Значит так. Кто взял мой бумажник?

Пауза. Переглядываются.

— Никто его не брал, — говорит тот, кто в шляпе. На вид ему лет тридцать. Он смотрит на своих приятелей. — Кто-нибудь взял его бумажник? — Они качают головами. Вот ебучки.

— Слушайте, — говорю я. — Блядь, вы соображали, что делали? Вы понимаете, что у вас будут огромные проблемы, если мы сейчас со всем этим не разберемся.

Никто не говорит ни слова. Я киваю тому, кто постарше, низенькому:

— Мне с тобой об этом поговорить? Ты тут мужик?

Слова вылетают раньше, чем я успеваю их осмыслить.

Ты тут мужик? Именно это я только что сказал. Прозвучало неплохо. Так и положено говорить в подобных ситуациях. Впрочем, не уверен, что мне стоило вставлять в свою фразу «тут». Ты мужик?

Он кивает. Безусловно, он тут мужик.

Я делаю рукой жест, который означает: пошли в сторонку, поговорим. Пойдем туда. Он слушается. Да-да, он слушается. Вблизи он оказывается еще ниже ростом. Я смотрю на него сверху вниз; у него суровое загорелое лицо.

— Слушай, мужик, я не понимаю, какого хуя вы приходили, но теперь у меня исчез бумажник.

— Мы не брали твоего бумажника, амиго, — говорит он.

Он действительно сказал «амиго»? Это уродство, это как в «Джамп-стрит, 21»[92], но он и в самом деле сказал «амиго»…

— Слушай, — говорю я, — я вас всех запомнил. Я смогу вас всех опознать, всех до одного, и если вас заметут, говна, блядь, не оберетесь.

Секунду он осмысляет мои слова. Мой взгляд прожигает его насквозь. Это я тут мужик.

— Ну и чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы вы, блядь, отдали мне бумажник. Вот чего я хочу.

— У нас нет твоего бумажника.

Высокий его услышал:

— Да не брали мы его, блядь, бумажник.

— Значит так, — громко говорю я, на этот раз — всем. — Перед тем, как вы приперлись и стали выебываться, у меня был бумажник. Потом вы приперлись и стали выебываться, и теперь у меня нет бумажника. Полицейским, блядь, этого вполне достаточно.

Полицейским. Моим полицейским.

Коротышка смотрит на меня.

— Слушай, ну не брали мы твоего бумажника. Вот клянусь, не брали. Чего ты от нас хочешь?

— Значит так: сейчас вы пойдете со мной и поможете его найти, потому что если вы не пойдете со мной, я тут же звоню в полицию, а когда полиция вас, блядь, заловит, тогда уже они разберутся, куда делся мой бумажник.

Коротенький бросает на меня взгляд из-под полей шляпы и поворачивается к друзьям.

— Пошли, — говорит он.

И все они идут вслед за мной.

Мы возвращаемся, я иду в стороне, чтоб они не выкинули какого-нибудь фокуса, чтоб без всяких сюрпризов; мы идем туда, откуда пришли. Мередит стоит, она одета, в руках у нее полотенце. Она не понимает, что происходит. Они что, вернулись?

— А теперь начинаем искать. И я очень надеюсь, что вы его найдете… — Я делаю паузу, потому что одна девушка смотрит на меня с омерзением. — Потому что иначе вам пиздец.

Они расходятся и начинают искать, разбрасывая песок ногами. Я стою в стороне, с моего места их всех хорошо видно, мои руки уперты в бока; я наблюдаю за ними. Я их бригадир, я босс. Они поднимают и встряхивают полотенце, на котором мы лежали. Каждый перетряхивает полотенце как минимум два раза. Они разбрасывают ногами песок, поднимают палки, швыряют их к воде.

— Да ну на хуй, — говорит одна из девушек. — Нету нас его. Ни хуя мы не делали.

— А вот хуй вы ни хуя не делали! Ты соображаешь, что вы на нас напали, идиотка? Ну и подумай, кому поверят копы — двум обычным людям, которые сидят на пляже, или вам? Извините, конечно, ребята, но так, блядь, все и будет. Похоже, вам придет пиздец.

Я — полицейский. Дружелюбный, но строгий. Я им помогаю. Я уверен: бумажник у кого-то из них, а они просто валяют дурака. Надо придумать что-то, чтоб они испугались и вернули бумажник. Поэтому я… (может не надо? — не надо, не надо!) — ну да ладно:

— Короче, друзья, я не знаю, что там у вас со статусом и грин-картой, но все может оказаться, блядь, очень некрасиво, соображаете?

Никакой реакции не заметно.

Они продолжают искать. Мередит тоже подключается к поискам, но я беру ее за руку:

— Не надо. Это их работа.

Одна девушка с мрачным видом садится на землю.

— Я очень надеюсь, ребята, что вы все-таки, блядь, его найдете, — говорю я, думая, что лучше, если я буду говорить не переставая. Я решаю выложить последний козырь. — Вы спиздили отцовский бумажник. — Не знаю, насколько я должен раскрывать им душу, но ведь я любой ценой должен его вернуть, поэтому… — А отец недавно умер, — говорю я. — И это все, что у меня от него осталось.

Это правда. У него было очень мало личных вещей, а всю одежду, все костюмы мы продали, и бумажник остался тем единственным, что я сохранил, если не считать маленькой коробки с бумагами, нескольких визитных карточек и пресс-папье из его офиса.