Душераздирающее творение ошеломляющего гения

— Нет. А бедный Тоф? Интересно, было ли у него вообще право голоса? Ты, конечно, сейчас скажешь, что он все одобрил, считает, что это отлично, весело, и, может, так и есть, но неужели ему это приятно, как ты сам думаешь? Вся твоя затея — жуткая пошлятина.

— Она слишком велика для твоего ума. Ты ничего в нас не понимаешь.

— О господи.

— Ее значение — в том, чтобы вдохновить. Сделать мир лучше. Оправдать наше существование.

— Да ну. Знаешь, в чем на самом деле ее смысл? Поразвлечься. Если чуть-чуть отодвинуться назад, получается красивое представление. Ты вырос в комфортном и спокойном мире, и теперь, чтобы добавить остроты в свою жизнь, все это выискиваешь, выдумываешь, и — хуже того — используешь несчастья своих друзей и знакомых. Но пойми же ты: нельзя вертеть живыми людьми, выворачивать им руки-ноги, расставлять, одевать, заставлять говорить…

— Мне можно.

— Нет.

— Мир у меня в долгу.

— Ничего подобного. Это… это просто неправда. То, чем ты занимаешься… это людоедство. Как ты не понимаешь — ты просто жрешь человеческое мясо. Ты… берешь кожу и делаешь из нее абаж…

— О господи.

— Выпусти меня.

— Я не могу тебя здесь выпустить.

— Выпусти. Дойду пешком. Я не хочу превращаться в твое топливо. Или пищу.

— Я все это делал ради тебя.

— Да ладно.

— Я сам себя тебе скормил.

— А я не хочу, чтобы ты себя мне скармливал. Я не хочу тебя жрать. И не хочу использовать как топливо. Я вообще ничего от тебя не хочу. Ты считаешь так: если кто-то что-то у тебя взял, значит, теперь ты сам можешь брать, брать, брать — все, что захочешь. Но, представь себе, не всем нравится без конца жрать друг друга. Не всем нравится…

— Мы все жрем друг друга, каждый день, каждую секунду.

— Это неправда.

— Правда. Именно это мы и делаем. Потому что мы люди.

— В тебе говорит жажда крови и мести. Но на самом деле жизнь шире. Или, наоборот, уже. И не все так озлобились, отчаялись и проголодались, как…

— Ты сам можешь мной пользоваться.

— Бр-р. Ну уж нет.

— Я сделаю тебя сильнее.

— Нет уж, с тобой покончено.

— А вот и не покончено. Ты еще придешь. Я всегда буду тебе нужен. Тебе всегда будет нужен человек, который полюбуется на твои язвы. Ты не сможешь один, Джон…

— Ты только что проехал наш поворот.

Вечеринку у Шалини устроили с размахом. После несчастного случая прошел год, она уже выписалась из больницы, вернулась домой, в Лос-Анджелес, к матери и сестре. Она буквально на глазах поправлялась, уже почти все могла делать сама, хотя ее короткая память была все еще спутанной и ненадежной. Все, что произошло за последний год, стерлось из нее полностью. Почти каждый день ей приходилось рассказывать об аварии, и каждый раз, когда ей рассказывали эту историю, она была потрясена. «Ух ты!» — говорила она так, словно рассказ был вовсе и не про нее. Но Шалини делала упражнения по развитию памяти, у нее были специальные карточки, ей помогал инструктор, у нее был специальный дневник, куда она записывала события за день, — ее бумажная память о произошедшем. Прогресс был огромным, прогнозы оптимистическими, поэтому на ее двадцатишестилетие родные запланировали шумное торжество у них дома — со всевозможными угощениями, диджеем, танцами, фонарями вокруг бассейна, сотней гостей и так далее.

Мы приехали с Тофом. Я не знал, что ей подарить, поэтому поступил так, как к тому моменту поступал регулярно: попросил Тофа сделать что-нибудь для нее. Он уже несколько раз делал из цветной глины маленькие статуэтки Иисуса: Иисус во фраке и с тросточкой, с открытым ртом («Иисус на Бродвее»), Иисус в светлом парике и красном женском костюме («Хиллари Иисус»[187]); Иисус в белом спальнике с красным крестом («Иисус остался переночевать»), а в дополнение прилагается маленькая коробочка с чесоточным порошком. Фигурки выходили очень похоже, те, кому их дарили, были счастливы, но он сказал, что делать их еще и для моих друзей у него не хватит времени. А вторая моя идея провалилась, когда он отказался отдавать «Книгу Мормона»[188], которую заказал по номеру 1-800. Ну и ладно.

Когда мы приехали в Лос-Анджелес, я оставил его с Биллом на Манхэттен-Бич и поехал к дому Шалини, по дороге сделав остановку в торговом центре, где купил календарь с кошками, книгу про «Менудо»[189] и несколько пресс-папье — $ 54 за несколько секунд веселья. Я отыскал ее дом, высоко на холме, на широкой темной улице. Повсюду были машины, они заняли обе стороны, и мне пришлось парковаться в нескольких кварталах оттуда. За пятьсот ярдов была слышна музыка и виден свет на заднем дворе. Мне стало страшно. Я несколько месяцев не видел Шалини и не знал, что меня ждет.