Душегубы

На третьи сутки проведения всяческих следственных действий и прочих оперативно-разыскных мероприятий должны были быть получены данные о том, кому же все-таки принадлежит пустопорожний пакгауз и, возможно, кто именно тот «лох», который положил туда сорок восемь коробок, уехавших вместе с Ваней и Валеркой в неизвестном направлении. Кроме того, на конец-то обнаружилось, что в 500 километрах от исходного пункта, на товарной станции областного центра, некий порожний вагон отцепили и перегнали в заброшенный песчаный карьер. Но машинист, перегонявший вагон, ничего объяснить следствию не мог. То ли от большой тоски, то ли по роковой случайности он выпил в нерабочее время два стакана метилового спирта и отдал Богу душу ровно за сутки до того, как до него добралась транспортная прокуратура. Жена его по поводу обстоятельств пьянки ничего пояснить не могла, потому что еще до возвращения мужа с работы «раздавила бутылочку» на двоих с соседкой и крепко спала, а откуда взялась вторая бутылка, с метанолом, понятия не имела. Сын машиниста жил отдельно, родителей навещал редко и ничего толкового сообщить не мог.

Но вот тут-то и разыскал Антона Борисовича молодой человек приятной наружности, который передал ему привет от его старого знакомого Эдуарда Сергеевича, а затем, с глазу на глаз, попросил не пренебречь приглашением в гости, скромно сообщив, что у господина Тихонова есть кое-какая обнадеживающая информация относительно судьбы Соловьева-младшего.

Антон Борисович был человеком понятливым и не стал уведомлять следственные органы об этом сообщении. Уже к вечеру Соловьев в сопровождении нескольких особо доверенных лиц и в том числе опального прапорщика Середенко — полковник на радостях, что папа его беглого воина покидает территорию части, выписал Грише командировку аж на 14 суток, — прибыл на скромную дачу Эдуарда Сергеевича, располагавшуюся на территории того самого закрытого и хорошо охраняемого поселка, где проживало все самое крупное областное и городское начальство.

Хозяин принял своего дорогого гостя с надлежащим радушием, пригласил с дороги в баньку. Напарившись вдоволь, перешли в предбанник, где был накрыт стол, и отослали всех холуев. Именно так всегда начинались серьезные разговоры.

— Ну, Антоша, — сказал Тихонов, поднимая рюмочку, наполненную «кристалловской» водкой, — со свиданьицем.

Соловьев молча кивнул, чокаясь. По этикету здесь настырничать не полагалось, но нетерпение по поводу долгожданной информации Антону Борисовичу было ой как трудно скрыть.

— Не мучайся, не мучайся, Тоша, — подбодрил Эдуард Сергеевич, — хорошие у меня вести. Расслабься, покушай, выпей, не сиди как просватанный. Мы ж друзья, верно?

— Друзья, — согласился москвич, прожевывая ломтик семги, — но ты бы, Эдик, уж не томил долго. А то что-то у меня сомнения насчет твоих хороших вестей…

— Разве я не понимаю? Сын, наследник, родная кровь… Как же ты его в армию-то отдал, не понимаю? Поскупился, что ли?

— Долго объяснять. Воспитывал-то вроде нормально, а у него романтика взыграла. Когда сказал, что запру дома, он, дуралей, вены себе резанул… Не сильно, правда, но напугал. Ну я и подумал: хрен с ним, пусть поглядит, что такое армия. Кто ж его знал, что он оттуда в Чечню побежит?

— Интересно, ей-Богу! — усмехнулся Тихонов. — И за кого ж он там воевать собрался, за наших или за ихних?

— Вроде за наших… Хотел я его забрать, а он, сопляк, удрал. Гришка, сукин сын, проспал. Говори уж, Сергеич!

— Сразу, чтоб сердце не болело, скажу: живой он и здоровый. Сытый, спит в тепле, в хорошем месте живет, свежим воздухом дышит.

— Сколько? — спросил Соловьев.

— Третий день пойдет… — не понял Эдуард Сергеевич.

— Я спрашиваю, сколько с меня возьмешь, чтоб вернуть?

— Ну, Тоша, ты что, обидеть хочешь, что ли? Какие деньги в таких делах? Если б он у меня был, я б тебе его прямо в Москву привез, за свой счет. Копейки бы не попросил.

— Значит, он не у тебя? А где же, черт побери?

— Будем так говорить — у серьезных людей.

— Та-ак… — глубоко вздохнул Антон Борисович. — Порадовал, называется. Значит, цену не ты назначаешь. Назови хоть, сколько попросят примерно…

— Вот все-то ты торопишься, Антоша. Прямо как молодой. Я тебе говорю: не напрягайся, не трави душу. Давай по второй? Между первой и второй — перерывчик небольшой!

Выпили, но на душе у Соловьева не потеплело.

— Закусывай, закусывай, Тоша! — убеждал Эдуард Сергеевич. — Сразу видно, что заелся в Москве, нашим разносолом не удивишь… Ну уж откушай, откушай, уважь!

— Ты меня понять можешь? У тебя-то есть дети?

— Не рискнул. И жениться не собрался. Зачем родней обрастать? Но тебя понимаю. Не психуй, главное, не дергайся — и жизнь лучше покажется. А самое основное — меня слушайся. Я ведь тебе добра хочу.

— Поверил бы, — мрачно пробормотал Соловьев, — так, может, и послушался бы.