Душегубы

— Мне не хотелось произносить слово «уничтожение», но речь пойдет не о задержании, это точно.

— Иными словами, теперь вы все-таки предъявляете ультиматум… Надо было раньше сказать.

— Раньше я не знал о том, насколько велика ваша информированность. Для человека, с которым собираешься сотрудничать, она даже полезна. А вот для того, кто работает против тебя, — очень вредна. Таких носителей информации всегда лучше нейтрализовать. Но опять-таки повторю, что такой вариант развития ситуации меня крайне не устраивает.

— И что же конкретно изменится за эти сутки? — спросил Сорокин. Тон собеседника озадачил Рындина. Интонации были странные. В них не слышалось даже скрытого волнения или напряжения. Впечатление создавалось такое, будто Сорокин уже знает наперед, какой ответ должен дать Рындин, если вдруг пожелает быть откровенным. Андрей Ильич откровенничать не собирался — это слишком усилило бы позицию его оппонента. Мысль о том, что информированность Сорокина доходит до таких пределов, конечно, ужалила, но только на мгновение. «Блеф — испытанное оружие разведчика, — успокоил себя Рындин. — Он же бывший пэгэушник, там психологическая подготовка на мировом уровне. Не имеешь информации — имитируй ее наличие… Не может он знать об этом. Просто умело держится».

— Пока я могу сообщить вам только то, что сказал, — произнес областной чекист.

— Тогда боюсь, что наша встреча вообще не имела смысла, — с умело отрежиссированным сожалением вздохнул «компаньеро Умберто». — Вы говорили о возможности компромиссов, то есть предлагали вроде бы равноправное сотрудничество. Хотя конкретных направлений этого сотрудничества четко не обозначили. Я таких направлений загодя не продумывал и предложил отложить дело на сутки. Теперь выясняется, что вам ждать некогда и вы просто-напросто начинаете диктовать условия. Откровенного разговора не выходит — вы все время темните. Я показал вам, что осведомлен о ваших трудностях и понимаю всю сложность вашего положения. Вы мне в ответ угрожаете, как говорится, без всякой вуалировки: задерживать не буду, пристрелю, как собаку, если не станешь на меня работать. Это уже совсем не разговор партнеров. Какие тут, к черту, компромиссы и консенсусы — лопай, что дают. Соответственно отпадает и тема для беседы. Будем прощаться?

— Не хотелось бы, — с искренним огорчением сказал Рындин. — Может быть, все же есть возможность найти взаимопонимание?

— Есть, пожалуй, — придав голосу задумчивую окраску, медленно произнес Сорокин, — если вы все-таки просветите меня, медведя из берлоги, насчет того, какие завтра предстоят изменения…

Эта неприкрытая издевка насчет «медведя из берлоги» почти вызывающе намекала: «Ты думаешь, я ничего не знаю, сидя в лесу? Ошибаешься, дорогой…»

— Наверно, я бы мог кое-что сказать дополнительно к тому, что уже сообщил… — неуверенно произнес Рындин. — Но до окончательного определения наших взаимоотношений это было бы нежелательно. То есть если б я уже точно знал, что мы заключаем союз…

— Не мучайтесь, Андрей Ильич, — сжалился Сорокин, — я еще раз скажу за вас то, что вы должны были мне сами сказать, если уж надеетесь на сотрудничество или даже, как сейчас сказали, союз. Потому что я лично сотрудничаю и заключаю союзы только с теми людьми, которые со мной откровенны в достаточной степени. Вы, к сожалению, пока откровенности не проявили… Так вот, что же произойдет завтра? Точнее, уже сегодня, поскольку скоро четыре утра…

— Интересно, интересно… — пробормотал Рындин, ощущая, что пульс явно прибавил интенсивности.