Душа так просится к тебе

На следующий день, ближе к двенадцати, Владимир Черменский стоял на крыльце дома графини Анны Грешневой. На звонок прибежала горничная и, узнав гостя, с ужасом уставилась на его синяки, за ночь приобретшие богатейшую палитру багрово-желто-сизых тонов.

— Господи, Владимир Дмитрич, да вас-то где угораздило?!

— Даша, доложи обо мне графине, — не отвечая, попросил Черменский. Час назад Северьян всеми силами отговаривал его наносить визит Грешневым, уверяя, что с такой физиономией Владимиру даже не дойти до Столешникова переулка: еще на Тверской заберет полиция. Черменский не послушался, но извозчика, чтобы не нервировать служителей правопорядка, однако же взял.

Горничная вернулась спустя пять минут, растерянная и смущенная.

— Владимир Дмитрич, барыня передали, что не принимают… и что вам навовсе от дома отказано. Уж простите, как есть говорю.

Черменский кивнул, ничуть не удивившись. Спокойно сел в кресло у стены и сказал Даше, что он с места не двинется, пока графиня не соблаговолит его принять. Горничная, ахнув, кинулась докладывать.

Ждал Черменский недолго: через несколько минут в приемную, шурша платьем, быстрыми шагами вошла графиня Грешнева.

— Господин Черменский, я, кажется, достаточно ясно дала понять… О-о-о, бо-о-оже, Володя, что с вами?!

— То же, что и с Софьей Николаевной, — с легкой досадой ответил Черменский, вставая и не решаясь привычно поцеловать графине руку. — Я, собственно, приехал справиться о ее здоровье и…

— Как вам не стыдно?! — взвилась Анна. — Соня приехала ко мне в три часа ночи, одна, насквозь промерзшая, в жару, с разбитым лицом, в слезах! Упала в постель, ничего не объяснив, у нее сразу началась горячка, она прометалась всю ночь, я опасалась за ее рассудок! Час назад был доктор, уверяет, что это нервное, да еще сильнейшая простуда! Соня в бреду, постоянно повторяет ваше имя! Я кое-как поняла, что вчера она была с вами, это так? Да или нет?! Как вы могли отпустить ее одну в таком состоянии?! Что это за побоище у Осетрова, в котором вы вместе приняли участие? О Сониной премьере уже и речи быть не может! Я лишь час назад послала в театр человека известить о ее нездоровье, а газеты уже пишут всякий вздор! Что вы натворили вчера? Почему об этом уже пишет «Московский листок» и мне прислуга рассказывает подробности?! Боже, Владимир Дмитрич, я не ожидала от вас!..

Черменский слушал эту обвинительную речь молча, все больше и больше темнея лицом. Под конец он перебил Анну самым невежливым образом, встав и потребовав сию минуту утренний номер «Московского листка». Графиня принесла его из комнаты, брезгливо держа двумя пальцами, и Владимир, забыв поблагодарить, развернул смятую газету.

Заметка Ирэн шла на первой полосе и называлась «Битва в Грузинах».

«С глубокой грустью редакция уведомляет москвичей, что так долго ожидаемая премьера „Евгения Онегина“ в Большом Императорском театре не состоится. Причина этому весьма тривиальная: исполнительница партии Татьяны госпожа Грешнева была очень занята накануне премьеры, и отнюдь не шлифовкой очаровательных нот своего верхнего регистра. Известный в Москве костромской купец первой гильдии Федор Мартемьянов в течение недели развлекал собственную персону цыганским искусством, которым так знаменит ресторан Осетрова в Грузинах. Госпожа Грешнева, которая уже несколько лет является сердечной привязанностью господина Мартемьянова, напрасно ждала его в эти дни у домашнего очага и в конце концов…»

Далее на половине полосы спокойным, чуть ироничным, так хорошо знакомым Владимиру стилем было изящно изложено во всех подробностях вчерашнее происшествие у Осетрова. Ирэн даже указала полностью фамилии, чего, как правило, не делала, если ее об этом не просили, и только своего имени Черменский в статье не нашел. Подписан сей опус был традиционно: «Поручик Герман».