Душа перед Богом

Я не могу забыть, когда слышу эти слова рассказа одного очевидца про знаменитого подвижника и тайновидца архиепископа Антония Воронежского. Он стоял в алтаре во время пасхальной заутрени, и когда запели «Плотию уснув», архиепископ, вдохновенно предстоявший пред престолом, вдруг изменился. Казалось, плоть в нем разом истончилась, почти упразднилась: остался один дух в почти прозрачной оболочке…

А потом, когда затихнет эта таинственная песнь и ваше сердце, утомленное столькими впечатлениями, радо бы отдохнуть на этой тихой тайне, – снова могучая волна схватывает его и бьет его живее. Запели «Пасху» – те заветные слова заветного распева, которых иикогда не наслушается тепло и просто верующий человек: «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его: Пасха священная нам днесь показася».

Тут словно заключена вся радость праздника, и вы слушаете счастливые, умиленные… И когда настанут, наконец, слова: «Воскресения день, и просветимся торжеством и друг друга обимем, рцем: Братие! – и ненавидящим нас простим вся воскресением, и тако возопиим: Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав», – вся душа раскрывается им навстречу, и вы приближаетесь к тому блаженному чувству, которое больше и ближе всего может дать понятие о счастъе в вечности…

Редко кто слушает заглушаемое поцелуями «христосования» слово Иоанна Златоуста, а оно так ярко выражает радость этого дня!.. Да, постившиеся и не постившиеся; грешные и святые, трудившиеся и ленивцы, – все званы на трапезу… Бог не ждет сейчас ни подвига, ни жертвы! Он, Сам принеся Себя в жертву, хочет только всех, всех облегчить и осчастливить ее ценою…

Ощутим же нашей косной душою всю силу этих слов и, как пробужденные птицы, встрепенемся: «Христос воскресе из мертвых!..»

Война, смерть и русский человек

Жизнь земная – отраженье,
Полузвук и полусвет,
Смерть есть к жизни приближенье,
К жизни той, где смерти нет.

Ратгауз

Тому, кто зорко всматривается в волнующуюся пред ним действительность, – тому на ее неровной, изменчивой поверхности становятся часто видны и движущие жизнь законы, и постоянно присущие быту известного народа, коренные, неизменные, чрез всю его историю, при всей ее изменчивости эпох, обстоятельств и обстановки, проходящие настроения.

И часто случается, что какие-нибудь исторические причины вдруг особенно ярко вырисуют на общем фоне жизни народа какие-нибудь черты его внутреннего склада, которые раньше не бросались в глаза.

К числу таких черт русского народного характера, особенно выпукло обозначившихся теперь, при этой грозной, долгой и сложной войне, принадлежит исключительно русскому народу свойственное отношение к смерти.

Как это ни странно – в большинстве случаев, чем культурнее человек, тем больше его робость пред «страшной» гостьей. Только религиозные крепкие верования совершенно изменяют такое подчинение человека этому смертному страху: христианин господствует над смертью. И если в отношении к смерти русских культурных, даже маловерующих или вовсе равнодушных, людей мы замечаем то же спокойствие, ту же несмущенностъ, как у русского мужика, – такое явление нельзя рассматривать иначе, как бессознательный для самих таких людей пережиток верований и настроений их предков.

Для того, кто решительно отрицает какое-либо существование после земной смерти, кто нерушимо убежден, что жизнью земною

Ограничен летучий наш век,
И нас за могильной доскою,
За миром явлений, не ждет ничего[2], –

тому смерть не может быть не страшна, сменяя это блестящее красками, солнцем, полное интересов, борьбы и надежд существование ужасом крушения, полного уничтожения, небытия, – как сказал А. Толстой:

Рушение светлых миров
В безнадежную бездну хаоса.

Но не таково отношение к смерти русского человека. ему за гробом, несомненно, что-то видится радостное, серьезное, громадное, и отсюда его великое презрение к смерти и сознательное спокойствие пред тем, что повергает других людей в оцепеневающий ужас.

Тот великий писатель, которого ум с неослабевающею страстью влечется к вопросу о смерти, много раз, с самого начала своей деятельности, останавливался на этом отношении русского к смерти, которая не только не подчиняет его себе, но которую русская душа словно подчиняет себе своим пред нею мужеством.

Вспомните эту изумительную сцену из «Детства», где Николинька разговаривает с Натальей Савишной о только что умершей матери, которую и он, и она обожали. Как реальна вера этой превосходной женщины в бессмертие души человеческой! Она с таким убеждением объясняет мальчику, что сорок дней душа ходит по местам, где жила, что мальчик подымает даже голову кверху, посмотреть, не над ними ли сейчас душа его матери.