Душа Пандоры

— Убей себя, — со всей яростью, на которую была способна, велела Деми.

Этого она хотела куда больше. Атэморус все так же притворялся изваянием, слепком, но не живым (в какой-то степени), способным двигаться существом. Деми развернулась, ощущая озноб в каждой клеточке тела, и направилась в сторону Акрополя. Атэморус за ней не пошел.

Когда Деми в порыве отчаяния вернулась в Гефестейон, единственным человеком, кто оказался рад ее видеть, была Доркас. Нет, ей в лицо не выплескивали оскорбления, но насмешки, казалось, звучали громче с каждым днем, что Деми проводила с Искрой Геи на боевой арене. Даже имея в арсенале силу стихии земли, всецело Доркас на нее не полагалась. Как и другие Искры, она училась защищаться и нападать, используя и благословленное богами оружие, и то, что было выковано Искрами Гефеста.

Чем дольше Деми находилась в Гефестейоне, тем больше Искры распалялись, распространяя вокруг себя невидимое, но ощутимое пламя: вспышки гнева, патроны из едких слов, порохом для которых служило презрение. Вытерпеть все это оказалось бы куда проще, будь попытки Деми стать воином наравне с одаренными богами инкарнатами не столь смехотворными.

И Доркас день ото дня все сильнее хмурилась.

— Что не так? — отложив в сторону тренировочный деревянный меч, требовательно спросила Деми. — Знаю, как подопечная я не подарок, но…

— Ты бежишь от себя.

— Я не понимаю…

Доркас шагнула к ней, стрельнув взглядом по сторонам, чтобы удостовериться, что их не слышат. Сказала громким, яростным шепотом:

— Ты прекрасно знаешь, что внутри тебя сидит какая-то сила, а вместо этого уже несколько дней торчишь на арене. Понимаю, что на твоем теле еще осталось достаточно места для новых синяков, но это не объясняет…

— Я пыталась! — вспылила Деми.

— Что?

— Я пыталась, — чуть спокойнее и ровнее повторила она.

Разложить сухие факты, словно карты Таро на столе — легко. Куда сложнее объяснить, что происходило внутри нее самой в тот момент, когда она пыталась дотянуться до атэморус.

— Это чувство… Я никогда не испытывала ничего подобного. Оно пугает меня…

Деми ведь здесь — по собственной воле, а не по воле пророков и богов. Вот только легко быть храбрым в собственных мыслях. Быть таковой в реальности среди монстров, духов и богов она еще только училась. В ней плескалась сила, похожая на океанские глубины — такая же пугающая, холодная, темная. И погружаться в нее, прикасаться к ней Деми не спешила.

Доркас молчала, жуя губы. Хотела помочь, да не знала, как.

Семь полновесных записей в дневнике… А значит, семь дней ушло у Цирцеи на то, чтобы подготовить ритуал. Чтобы принять решение, Деми потребовалось куда меньше.

Внутри зрела странная решимость. Деми не хотела, чтобы эта жизнь, все последующие и предыдущие оказались напрасными. Чего она желала по-настоящему, так это понять саму себя. Себя старую — глупую Пандору, себя новую — слепое пятно по имени Деми.

Алую Элладу ей не спасти. Ей не избавить мир от войны, разлив над миром целительный свет надежды. Но она могла бы защищать людей от атэморус. Так долго и так отчаянно, как только могла.

Доркас права: убежать от себя невозможно. Деми до сих пор не знала, сможет ли управлять той силой, что дремала внутри и пробуждалась только рядом с духами. Не знала даже, сможет ли ее принять. Но она должна была хотя бы попытаться.

Наверняка не единожды за эти дни Деми задавалась вопросом: подозревала ли Цирцея, что ее ожидает, что пифос окажется пустым? Или просто пыталась подготовить к худшему, избавить от напрасных иллюзий и надежд? Гадай, не гадай, выбор остался прежним: помнить все или оставить на своей душе печать забвения, уничтожить дневник и вернуться в Изначальный мир.

Деми почти воочию видела, как уничтожает свою статую, как остается жить в Каламбаке вместо нее. Живет в Греции, вместе с мамой, а не в истерзанной войной Алой Элладе. Видела так отчетливо, будто это уже свершилось.

Она насладилась сладкой грезой и решительно развеяла ее, словно дым.

В путешествии ей нужен был проводник, но друг — в первую очередь. Вот почему на Ээю с ней отправилась Ариадна. И, что не так уж и удивительно, Фоант. На усталый вопрос Ариадны, что он делает с ними на корабле, Фоант ответил: «Мне надо отвлечься. Все эти переживания плохо сказываются на цвете моей кожи». Деми воочию наблюдала, как мучительно Ариадна пытается не закатить глаза. Сын, все-таки.

Война, захватившая всю Элладу, и впрямь словно бы держалась в стороне от Ээи. С алого неба вниз никогда не спускались химеры, атэморус не бродили по песчаному берегу, среди цветущих деревьев, зеленых холмов и скал. В дневнике — ни единой строчки о столкновении с темными порождениями Алой Эллады, а уж подобные встречи Деми наверняка бы записала.

Без колдовства Цирцеи или особой магии самого острова, если она и впрямь существовала, наверняка не обошлось.

Едва увидев колдунью, что срезала перламутровые розы в своем саду, Деми выпалила:

— Я хочу вернуть память. Навсегда. — Смутившись, добавила: — Здравствуйте.

— Почему? — поднеся к носу цветок и вдохнув его аромат, спросила Цирцея.