Душа императора

— Да, вместо этого вы поклоняетесь солнцу. — Шай не сдержала насмешки в голосе. — Вернее, восьмидесяти солнцам. Вы считаете, что, хоть все они выглядят одинаково, каждый день восходит новое. Ну, вы ведь хотели узнать, как устроено подделывание и почему так трудно воссоздать душу императора. Без трех реальностей не разобраться.

— Ладно.

— Итак, чем дольше объект существует как единое целое и чем дольше он таковым воспринимается, тем сильнее его полная идентичность. Этот стол собран из нескольких деревянных деталей, но разве так мы его воспринимаем? Нет, в наших глазах он предстает единым целым. Чтобы подделать стол, мне нужно постичь его как единое целое. То же самое со стеной. Она просуществовала немало времени, а потому воспринимает себя единой сущностью. Наверное, я могла бы разрушить каждый блок по отдельности — возможно, они все еще довольно обособлены, — но это очень трудно, так как стена хочет выступать единым целым.

— Стена, — ровно проговорил Гаотона, — хочет, чтобы к ней относились как к единому целому.

— Именно.

— Ты подразумеваешь, что у стены есть душа.

— У всех есть душа, — подтвердила Шай. — Каждый предмет воспринимает себя определенным образом. Связь и намерение жизненно важны. Вот почему, господин арбитр, я не могу просто расписать личность вашего императора и поставить на нем печать. В семи докладах сказано, что его любимый цвет — зеленый. Знаете почему?

— Нет, — ответил Гаотона. — А ты?

— Пока не уверена, но думаю, что зеленый цвет нравился брату Ашравана, умершему, когда тому было шесть. Император прикипел к зеленому, цвет напоминает ему о покойном брате. А может, дело в патриотизме, ведь он родился в Укурги, и на флаге этой провинции преобладает зеленый.

Гаотона, похоже, растерялся.

— Тебе нужно знать все вплоть до таких мелочей?

— Ночи, да! И еще тысячи подобных деталей. Я могу в чем-то ошибиться. Это неизбежно. Остается надеяться, что большинство ошибок окажутся несущественными и лишь самую малость повлияют на личность. Все равно любой человек день ото дня меняется. Но если я ошибусь во многом, не важно, что за личность получится, — печать просто не схватится. Или не продержится достаточно долго, чтобы был толк. Полагаю, если вашему императору придется обновлять печать каждые четверть часа, поддерживать подобный фарс невозможно.

— Правильно полагаешь.

Шай со вздохом уселась и принялась просматривать заметки.

— Ты сказала, что справишься.

— Да.

— Ты уже проделывала это раньше, с собственной душой.

— Свою душу я знаю. Знаю свое прошлое. Знаю, что можно изменить, чтобы добиться нужного эффекта. Но мне пришлось повозиться даже с собственными знаками сущности. А теперь приходится не просто делать это для другого человека, но сами изменения должны быть гораздо более глубокими. И у меня осталось всего девяносто дней.

Гаотона медленно кивнул.

— А теперь, — произнесла Шай, — расскажите, как вы поддерживаете впечатление, будто император находится в добром здравии.

— Мы делаем все необходимое.

— Что-то я в этом сомневаюсь. Согласитесь, в обмане я разбираюсь куда лучше многих.

— Думаю, ты удивишься. Мы же, в конце концов, политики.

— Ладно. Но ему же приносят еду?

— Разумеется. Блюда отсылают в императорские покои трижды в день. На кухню возвращаются полупустые тарелки, а императора тайно кормят бульоном. Он его пьет, с посторонней помощью, но смотрит в никуда, словно глухонемой.

— А ночной горшок?

— Он себя не контролирует, — поморщился Гаотона. — Мы держим его в пеленках.

— Ночи! И никто для виду не выносит горшок? Вам не кажется, что это подозрительно? Служанки начнут сплетничать, да и стражники у дверей. Такие вещи надо учитывать!

У Гаотоны хватило приличия покраснеть.

— Я прослежу, чтобы горшок выносили, хотя мне не по душе, что в покои императора будет заходить кто-то еще. Чем больше людей, тем вероятнее, что правда выплывет наружу.

— Значит, подберите того, кому доверяете, — посоветовала Шай. — И вообще, введите правило: к императору пускать только тех, у кого есть карточка с оттиском вашей личной печати. Вижу, вы открыли рот, чтобы возразить, но мне прекрасно известно, как охраняются императорские покои. Я все это изучила, чтобы проникнуть в галерею. В охране полно дыр, что и подтвердили наемные убийцы. Сделайте, как я предлагаю. Чем больше уровней охраны, тем лучше. Если случившееся с императором просочится наружу, мне точно придется вернуться в темницу и ждать казни.

Гаотона вздохнул, но кивнул.

— Какие еще будут предложения?

День семнадцатый

Прохладный ветерок принес сквозь щели в перекошенной оконной раме ароматы незнакомых специй. Снаружи доносился оживленный гул. В городе праздновали Дельбахад — праздник, о котором еще два года назад никто не слышал. Фракция «Наследие» не уставала возрождать из пучины забвения античные торжества, пытаясь перетянуть общественное мнение обратно на свою сторону.