Душа и слава Порт-Артура

Жизнь в лагере быстро вошла в колею. Кондратенко первым в полку провел ротные учения и разработал план дальнейшей подготовки солдат, унтер-офицеров и офицеров. Через неделю распространились слухи о ненормальном капитане Коломенского полка, который решил превратить лагерь, предназначенный, по общему мнению, для отдыха, в подобие учебного полигона. Офицеры скуки ради стали вечерами наведываться в уютный кондратенковский домик, чтобы познакомиться с чудаком. Роман Исидорович не обращал внимания на любопытных, а Ударову, который жил вместе с другом, незваные гости вскоре надоели, и он стал их выкуривать на американский манер. Для этого убрал из домика почти все стулья и поднял ножки кроватей на такую высоту, чтобы посетители не могли на них садиться. Уловка возымела действие. Наплыв гостей заметно снизился.

Кондратенко считали заучившимся выскочкой, и только его доброта, почти детская наивность и открытость удерживали многих от разрыва с ним. Офицеры были в большинстве своем самовлюбленные, невоспитанные и плохо образованные представители военной аристократии. Смысл их жизни составляли верноподданнические разглагольствования, ношение военной формы и регулярное посещение злачных мест Бобруйска. Таких офицеров было больше, чем тех, кто, как Ударов, видели в Кондратенко настоящего военного, грамотного командира, болеющего душой за армию. Командир полка тоже занял по отношению к инициативному офицеру почти враждебную позицию: слишком деловые офицеры мешали ему вести спокойную дачную жизнь. Кондратенко же продолжал усердно трудиться, не забывая делиться своими мыслями с братом.

«На этой неделе, — писал он в Тифлис, — я провел пять уставных ротных учений и доволен пока достигнутым результатом. Точно так же не могу особенно пожаловаться на стрельбу — эту важнейшую отрасль военного образования солдат в военное время. Эта отрасль важна, между прочим, и для мирного времени, в смысле данных для оценки успешности командования ротой, которую нельзя оценивать по личному произволу и фантазии, а приходится прямо опираться на цифры, именно на процент попавших пуль. Вот почему, помимо строевого, я на этот предмет обратил серьезное внимание, так как, к сожалению, приходится убеждаться, что ко мне не вполне беспристрастно относятся даже мои сотоварищи по службе и полку. Конечно, это меня тревожит, но с тем большей требовательностью мне приходится относиться к самому себе».

Отношения с командиром полка становились все хуже и хуже. Полковник Цитович не пользовался в полку особым уважением. Слабый, безвольный человек, он, однако, любил показать свою власть перед подчиненными. С офицерами разговаривал грубо, солдат презирал. Командовал полком он весьма странно: на зимних квартирах под прямым руководством и при непосредственном участии жены, летом, в лагерях, лучшим советчиком его был личный повар, недалекий и весьма ограниченный субъект. Офицеры не любили полковника, за глаза дразнили, сочиняли про него анекдоты. Повара ненавидели, но старались не перечить ему, а многие даже пытались заручиться покровительством этого ничтожного человека.

Роман Исидорович всегда осторожно подходил к оценке людей, особенно своих командиров. Он упорно отказывался верить слухам, в душе побаиваясь очередного разочарования.

Но жизнь скоро столкнула его с этим человеком. Еще в Минске он задержал на улице полкового музыканта за неотдание чести. Тот попытался скрыться. Кондратенко удержал его. Музыкант вел себя вызывающе нагло. Тогда же Роман Исидорович просил полкового адъютанта арестовать наглеца. Тот несколько замялся, объясняя это тем, что музыкант — приятель командирского повара и потому так развязен. Но в лагере все-таки арестовал его. Однако не прошло и получаса, как Кондратенко был вызван к полковому командиру. Цитович в грубой форме потребовал отменить приказание Кондратенко. Только твердостью и спокойствием удалось Роману Исидоровичу оставить свое распоряжение в силе.

Плохие отношения с Цитовичем огорчали еще и потому, что Кондратенко рассчитывал организовать в ротах школы обучения солдат грамоте, а без разрешения командира полка сделать это было невозможно. Близко общаясь с солдатами на занятиях, он не уставал удивляться их природному уму и смекалке. Из многих могли бы развиться настоящие таланты, полезные не только армии, но и вообще государству. Мешала почти поголовная неграмотность. Обучение облегчило бы и подготовку унтер-офицеров.

К большому удивлению Кондратенко, командование ничего предосудительного в его предложении не нашло, хотя и не пошло навстречу. Большинство офицеров приняли новшество в штыки, и только в роте Кондратенко школа работала исправно. Роман Исидорович спешил поделиться радостью с братом: